мой черед издеваться над ним. Он не выдержал и  побежал  домой  за  луком  и
стрелами, захватил также острый нож. А  я  взял  свое  копье  -  тяжелое,  с
древком из тернового  дерева  и  серебряной  фигурной  рукояткой,  чтобы  не
выскальзывало из рук, и мы вдвоем направились к логову льва, шагали рядом  и
молчали. Когда мы наконец пришли к тому месту, о котором он говорил,  солнце
стояло уже довольно низко; нам не потребовалось долго искать следы льва,  мы
сразу же увидели их на берегу канала в глине,  они  вели  в  густые  заросли
тростника.
     - Ну что, хвастун, - спросил я, - ты пойдешь по следу впереди или я?  -
И шагнул вперед, показывая, что хочу идти первым.
     - Нет, нет, ты с ума сошел! - закричал он. - Зверь прыгнет  на  тебя  и
разорвет. Мы вот как сделаем. Я сейчас начну стрелять в заросли.  Может,  он
спит, и стрелы разбудят его. - И он наугад послал в густой тростник стрелу.
     Как это случилось - не знаю, но только стрела попала  прямо  в  спящего
льва, он желтой молнией  сверкнул  средь  тростников  и  встал  прямо  перед
нами - грива дыбом, глаза горят, в боку трепещет  стрела.  Лев  издал  такой
яростный рык, что, казалось, земля содрогнулась.
     - Стреляй! - крикнул я своему спутнику. - Скорей, он сейчас прыгнет!
     Но мужество оставило задиру, у него даже  челюсть  отвисла  от  страха,
пальцы разжались, и лук упал на землю; он с  диким  воплем  кинулся  наутек,
оставив меня лицом к лицу со львом. Я  стоял  и  ждал  смерти,  ибо  хотя  я
окаменел от испуга, у меня и в мыслях  не  мелькнуло  бежать,  а  лев  вдруг
припал к земле и гигантским прыжком перемахнул через меня, даже не задел,  -
и ведь хоть бы чуть-чуть взял в сторону! Едва  коснувшись  земли,  он  снова
прыгнул - прыгнул прямо на спину хвастуну и с такой силой ударил  его  своей
могучей лапой по голове, что снес полчерепа, только мозги  брызнули.  Задира
упал на землю бездыханный, а лев замер над его телом и зарычал.  Я  обезумел
от ужаса и, сам не понимая, что делаю, сжал копье и  занес,  чтобы  метнуть.
Пока я его  заносил,  лев  взвился  на  задние  лапы,  так  что  его  голова
оказалась выше моей, и ринулся на меня. Все,  сейчас  он  превратит  меня  в
кровавое месиво, но я собрал все свои силы и вонзил  расширяющийся  стальной
наконечник льву в горло, он отпрянул, ослепленный болью, и лапа лишь  слегка
задела меня, оставив неглубокий след когтей. Лев  упал  на  спину,  чуть  не
насквозь  пронзенный  моим  тяжелым  копьем,   потом   поднялся   с   воплем
душераздирающей боли и высоко прыгнул в воздух - чуть не в два  человеческих
роста, колотя по копью передними лапами.  Снова  прыгнул  и  снова  упал  на
спину - ужасное, непереносимое зрелище.  Кровь  хлестала  из  раны  багровой
струей, зверь с каждым мигом слабел, он уже не мог подняться, вопль  перешел
в мычанье, в жалобный стон... по телу прошла судорога - он умер. Теперь  мне
нечего было бояться, но я не мог шевельнуться от страха,  меня  начала  бить
дрожь - ведь я же был еще совсем зеленый юнец.
     Я в  оцепенении  глядел  на  труп  несчастного,  который  дразнил  меня
трусом, на мертвого льва, и  не  заметил,  как  ко  мне  подбежала  какая-то
женщина - это оказалась старая Атуа, которая когда-то отдала убийцам  своего
родного внука, чтобы спасти меня, хотя я до  сих  пор  этого  не  знал.  Она
собирала  на  берегу   лекарственные   травы,   ибо   славилась   искусством
врачевания; о том, что здесь живет лев, она и слыхом не слыхала,  ведь  львы
очень редко появляются там, где  люди  возделывают  землю,  они  в  основном
обитают в пустыне и в Ливийских горах, и сейчас она издали увидела,  как  из
зарослей выскочил лев и как какой-то мужчина его убил. Подбежав, она  узнала
меня и склонилась передо мной  в  почтительном  поклоне,  потом  простерлась
ниц, называла венценосным владыкой, который достоин самых высоких  почестей,
любимцем богов, избранником Божественной Триады, мало того -  величайшим  из
фараонов, избавителем Египта!
     Я решил, что  от  пережитого  страха  она  повредилась  в  рассудке,  и
спросил, почему она ведет такие странные речи.
     - Ну да, я убил льва, разве это такой великий подвиг? С  чего  ты  меня
так превозносишь? Мало ли  охотников,  на  счету  которых  не  один  десяток
львов? А божественный  Аменхотеп,  вступивший  в  сияние  Осириса,  в  былые
времена убил своей собственной рукой больше сотни.  Об  этом  рассказывается
на священном скарабее, который висит в покоях моего отца, как  будто  ты  не
знаешь. Да  он  и  не  единственный,  кто  так  отличился.  Чем  же  ты  так
восхищаешься, о неразумная женщина?
     Все это я произнес в крайнем  удивлении,  потому  что  со  свойственной
молодости  самонадеянностью  счел  свою  победу  над  львом   пустяком,   не
заслуживающим внимания. Но Атуа продолжала петь мне дифирамбы  и  восхвалять
в столь пышных  выражениях,  что  рука  не  поднимается  запечатлеть  их  на
папирусе.
     - О царственный отрок, - восклицала она, -  сбылось  пророчество  твоей
матери! Поистине, устами ее вещала великая чарами Хатхор,  о  дитя,  зачатое
от бога! Я растолкую тебе это знамение, слушай же. Этот лев - Рим, он  рычит
на нас из Капитолия, а тот, кого лев  убил  -  Птолемей,  македонское  семя,
заполнившее землю царственного Нила, точно зловредные сорняки; и  вот  ты  с
помощью Македонских  Лагидов  сокрушишь  льва  -  Рим.  Македонский  ублюдок
накинется на римского льва, и лев его растерзает, а  ты  повергнешь  в  прах
льва, и страна Кемет вновь будет свободна  -  слышишь,  свободна!  Храни  же
свои помыслы в чистоте, как повелели тебе боги, о наследник царского  трона,
надежда  кеми!  Бойся  погубительницы-женщины,  и  все,   что   я   сказала,
исполнится. Кто я? Всего лишь жалкая, несчастная  старуха,  у  которой  душа
иссохла от горя. Я совершила тяжкий грех, проболтавшись о  том,  что  должно
было остаться тайной, и за свое  преступление  заплатила  страшной  ценой  -
жизнью моего внука, плотью от моей плоти, кровью от  крови  моей,  я  отдала
его собственными рукам палачам и никогда не  роптала.  Но  крупица  мудрости
нашего народа еще жива во  мне,  и  боги,  для  которых  мы  все  равны,  не
отвращают свой  лик  от  страдальцев,  и  потому  мать  всего  сущего  Исида
говорила со мной, говорила вчера ночью, - это она  повелела  мне  идти  сюда
собирать  травы  и  растолковать  тебе  знамение,  которое   явила.   Помни:
пророчество сбудется, если только  тебе  удастся  противостоять  величайшему
искушению, которое тебя ожидает. Подойди сюда, о государь! - И  она  подвела
меня к берегу канала, где синяя  глубокая  вода,  казалось,  застыла,  точно
зеркало. - Вглядись в свое отражение. Разве это чело не  создано  для  того,
чтобы носить корону Верхнего и Нижнего Египта?  Разве  не  сверкает  в  этих
добрых глазах величие рожденных царствовать? Разве не  создал  творец  всего
сущего Птах этого благородного юношу, чтобы носить царский наряд и  вызывать
благоговение народа, который будет видеть в нем бога?
     - Да постой, куда же ты! - вдруг закричала она пронзительно  и  хрипло,
как старая  карга.  -  Я  сейчас...  до  чего  же  глупый  мальчишка!  Рана,
нанесенная львом, страшна  и  опасна,  как  укус  ядовитой  змеи,  ее  нужно
обработать, иначе она покроется гноем, у тебя  начнется  лихорадка,  день  и
ночь будут мерещиться львы и змеи, змеи и львы. Уж я-то знаю, кому и  знать,