Между тем в действительности все новые поколения исследователей из различных
областей обнаруживают, что объяснить эти вещи чрезвычайно трудно, и не могут
прийти к согласию в вопросе о причинах или вероятных последствиях различных
событий. У экономической науки есть курьезная задача -- показывать людям,
сколь мало на деле знают они о том, что, как им кажется, они умеют создавать.
Наивному сознанию, представляющему порядок только как результат намеренного
устроения, может показаться абсурдным, что в сложных условиях порядок -- и
приспособление к неизвестному -- эффективнее достигается при помощи
децентрализованных решений и что рассредоточение власти способствует в
действительности возможности создания всеобъемлющего порядка. Но подобная
децентрализация ведет к тому, что во внимание начинает приниматься все больший
объем информации. Требования конструктивистского рационализма не приемлемы,
прежде всего, по этой причине. По этой же причине наиболее полное
использование рассеянного знания достигается лишь при гибком рассредоточении
возможностей распоряжаться конкретными ресурсами между множеством индивидов,
способных на деле решать вопрос об их использовании, -- рассредоточении,
обусловленном свободой личности и индивидуализированной собственностью.
Значительную часть конкретной информации, имеющейся у кого бы то ни было,
можно использовать только в той мере, в какой сам обладатель сообразно своим
собственным решениям способен ее использовать. Никто не может сообщить другому
все, что он знает, поскольку значительная часть информации, могущей ему
пригодиться, выявляется им самим лишь при выработке плана действий. Эта
информация станет приходить к нему в процессе работы в реальных условиях
(допустим, в условиях относительной нехватки различных доступных ему
материалов) над выполнением конкретной задачи, которую он поставил перед
собой. Только так индивид может выяснить, что ему следует искать. Что помогает
ему в этих поисках на рынке, так это реакции других на найденное ими в
окружающей обстановке. Сверхзадача состоит не просто в том, чтобы использовать
наличное знание, а в том, чтобы добыть именно такое количество информации,
какое при сложившихся условиях окупит издержки поиска.
Часто выдвигают такое возражение: институт собственности носит эгоистический
характер, т. е. выгоден только для тех, у кого она есть, и его "выдумали" те,
кто, приобретя что-то в личное владение, пожелали исключительно ради
собственной выгоды защитить это от всех остальных. Безусловно, именно эти
представления стоят за презрением к собственности Руссо и его утверждением,
будто "оковы" были наложены на нас из эгоистических и эксплуататорских
интересов. Причем в этих представлениях не учитывается, что величина нашего
совокупного продукта так значительна только потому, что рыночный обмен
собственностью, принадлежащей отдельным лицам, позволяет нам при распределении
ресурсов, которыми эти лица владеют, использовать широко рассеянное знание о
конкретных фактах. Рынок -- это единственный доступный способ получать
информацию, позволяющую индивидам судить о сравнительных преимуществах того
или иного употребления ресурсов, о которых у них имеется непосредственное
знание и используя которые они, независимо от своих намерений, служат
потребностям далеких, не знакомых им людей. Рассеянность этого знания
представляет собой его сущностную характеристику, и его невозможно собрать
вместе и вручить властям, вменив им в обязанность создание продуманного
порядка.
Таким образом, институт индивидуализированной собственности не является
эгоистическим. Точно так же он не был и не мог быть "введен" для навязывания
воли собственников остальным людям. Скорее, он выгоден "вообще", поскольку
передает функцию управления производством из рук нескольких индивидов
(которые, каковы бы ни были их претензии, обладают ограниченным знанием)
процессу -- расширенному порядку, способному обеспечивать максимальное
использование знания всех, благоприятствуя, таким образом, не владеющим
собственностью почти в той же мере, в какой и тем, кто ею владеет.
Равным образом узаконенная свобода для всех требует не того, чтобы все могли
владеть индивидуальной собственностью, а чтобы ею владели многие. Сам я
определенно предпочел бы, не имея собственности, жить в стране, где многие
другие чем-то владеют, а не жить там, где вся собственность находится в
"коллективном владении" и где ее конкретным использованием распоряжается
власть.
Однако и этот аргумент также отвергается и даже высмеивается как эгоистическое
самооправдание привилегированных классов. Интеллектуалам, мыслящим в терминах
ограниченных причинных процессов, которые они научились интерпретировать в
таких областях, как физика, оказалось, легко убедить работников физического
труда, что эгоистические решения индивидуальных владельцев капитала -- а не
рыночный процесс как таковой -- определяют способ использования широко
рассеянных благоприятных возможностей и постоянно меняющихся значимых фактов.
Ведь и в самом деле, порой весь процесс расчетов в терминах рыночных цен
преподносился как часть коварного маневра владельцев капитала, старавшихся не
показать, как они эксплуатируют рабочих. Но вся эта риторика совершенно ж в
состоянии дать ответ на изложенные выше аргументы и факты: некая
гипотетическая совокупность объективных фактов, позволяющая манипулировать
целым, подвластна капиталистам не больше, чем управляющим, которыми социалисты
хотели бы заменить их. Таких объективных фактов не может быть ни у кого, их
просто не существует.
В-третьих, есть разница между следованием неким правилам поведения, с одной
стороны, и знанием чего-то, с другой (разница, которая замечалась не раз: в
частности, Гилберт Райл проводил различие между "знать как" и "знать что"
(1945--46: 1--16; 1949)). Привычка следовать правилам поведения -- это
способность, совершенно не похожая на знание, какого рода последствия будут
вызываться твоими действиями. Такое поведение следует принимать за то, чем оно
является на самом деле, -- это навык приспосабливаться или встраиваться в
схему, о самом существовании которой мы можем лишь подозревать и о результатах
следования которой нам вряд ли хоть что-нибудь известно. В конце концов,
большинство может принимать те или иные различные поведенческие схемы и
приспосабливаться к ним, не будучи способным ни объяснить, ни описать их.
Таким образом, знание о последствиях собственных действий совсем не
обязательно должно определять реакцию человека на воспринимаемые события,
поскольку часто мы ничего не знаем и не можем знать об этом. Если у нас не
может быть этого знания, тогда в требовании, чтобы мы обязательно обладали
подобным знанием, едва ли содержится какое-то рациональное зерно; и воистину
мы были бы беднее, если бы руководствовались исключительно тем ограниченным
знанием о последствиях наших действий, которое нам доступно.
Предварительное формирование некоего порядка или схемы в человеческом уме, или
сознании, отнюдь не является лучшим, а напротив, это худший способ
установления порядка. Ведь ум -- это всегда лишь малая часть общей системы, и
он в состоянии отразить только некоторые черты последней. Насколько
маловероятно, что человеческий ум способен вообще когда-либо полностью