перед ним благоприятные возможности, в общем ходе эволюции не все его
моральные желания будут удовлетворены. Эволюция не может быть справедливой.
В самом деле, настаивать на том, чтобы все будущие изменения были справедливы,
значит требовать, чтобы эволюция прекратилась. Эволюция ведет нас вперед,
привнося многое такое, чего мы как раз и не собирались совершать или не могли
предвидеть, не говоря уже о том, чтобы оценить все это заранее с точки зрения
моральных качеств. Достаточно задать вопрос (особенно в свете исторического
экскурса в гл. 2 и З): что произошло бы, если бы в какие-нибудь стародавние
времена некая волшебная сила оказалась способна претворить в жизнь свои,
предположим, эгалитарные или меритократические идеалы? Легко понять, что это
сделало бы эволюцию цивилизации невозможной. Поэтому мир Ролса (Rawls, 1971)
никогда не смог бы стать цивилизованным: при подавлении дифференциации,
возникающей в результате везения одних и невезения других, процесс открытия
новых возможностей был бы почти полностью обескровлен. В таком мире мы были бы
лишены тех сигналов, которые одни только и могут указать каждому из нас, что
следует предпринять, чтобы через тысячи изменений в условиях нашей жизни
поддерживалось течение потока производства и, по возможности, его возрастание.
[Имеется в виду теория справедливости современного американского философа Дж.
Ролса. Дж. Ролс сформулировал два критерия, которым, по его мнению, должно
удовлетворять справедливое общество. Во-первых, это принцип равного права всех
членов общества на основные свободы. Во-вторых, это принцип дифференциации,
согласно которому относительное экономическое неравенство допустимо лишь
постольку, поскольку оно способствует достижению более высокого абсолютного
уровня жизни наименее состоятельными членами общества. Дж. Ролс делает
оговорку, что первый критерий должен иметь абсолютный приоритет над вторым.
Тем не менее, Ф. Хайек полагает, что ролсовский "принцип дифференциации" носит
конструктивистский характер. -- Прим. науч. ред.]
Интеллектуалы, конечно, могут заявить, что они изобрели "социальные" нормы
морали поновее и получше, и с их помощью можно добиваться именно этого, однако
их "новые" правила представляют собой рецидив морали первобытного микропорядка
и не в состоянии сохранить жизнь и здоровье миллиардам людей, существование
которых поддерживает макропорядок.
Хотя антропоморфизм вполне понятен, мы должны отвергнуть его ввиду его
ошибочности. И тут мы возвращаемся к положительному и привлекательному аспекту
в позиции интеллектуалов, взгляды которых оспаривали. Вклад человеческой
изобретательности в образование надындивидуальных структур, открывающих перед
индивидами огромные возможности, был так значителен, что люди вообразили,
будто им под силу сознательно проектировать целое так же хорошо, как и
отдельные его части, и будто само существование подобных расширенных структур
показывает, что их можно проектировать сознательно. Пусть это и ошибка, но она
благородна, она, по словам Мизеса, "грандиозна... честолюбива...
великолепна... дерзка".
Неопределенность целей: в расширенном порядке большинство целей деятельности
не являются сознательными или преднамеренными
Существует несколько особых вопросов и пунктов (по большей части --
развивающих только что сказанное), которые позволяют яснее представить, как
наши утверждения согласуются между собой.
Во-первых, встает вопрос о том, как же в действительности появляется наше
знание. Признаться, я не сразу сообразил, что большую часть знания дает нам не
непосредственный опыт и не наблюдение, а непрерывный процесс "пропускания
через себя" усваиваемых традиций -- процесс, необходимым условием которого
являются признание и соблюдение отдельной личностью нравственных традиций, не
поддающихся обоснованию с позиций общепринятых теорий рациональности. Традиция
-- это результат отбора среди иррациональных или, точнее, "не поддающихся
обоснованию" представлений; именно этот отбор, без чьего бы то ни было ведома
и чьих бы то ни было намерений, способствовал численному росту групп,
разделявших подобные представления (что вовсе не обязательно было связано с
причинами, по которым их придерживались, скажем, с религиозными). В процессе
отбора, формировавшем обычаи и мораль, могло учитываться количество
фактических обстоятельств -- большее, чем то, которое могли воспринять
индивиды; как следствие, традиция в определенных отношениях выше или "мудрее"
человеческого разума (см. гл. 1). Эту решающую для понимания проблемы истину
мог бы признать только очень критически мыслящий рационалист.
Во-вторых, и это тесно связано с предыдущим, остается ранее поднятый вопрос о
том, что же в эволюционном отборе правил поведения действительно играет
решающую роль. Немедленные последствия предпринимаемых действий, притягивающие
к себе исключительное внимание большинства людей, практически не имеют
значения для этого отбора; скорее, отбор происходит в соответствии с
долгосрочными последствиями решений, продиктованных правилами поведения, --
как раз с теми, над которыми насмехался Кейнс (1971, C. W.: IV, 65). Эти
последствия -- как доказывалось выше и будет снова обсуждаться ниже -- зависят
главным образом от правил собственности и договора, охраняющих сферу частной
жизни индивида. Уже Юм подметил, что эти правила "не имеют своим источником то
соображение, что пользование какими-либо частными благами может принести
какому-то частному лицу или обществу (public) большую пользу или выгоду, чем
всякому другому лицу" (1739/1886: II, 273 <Юм, 1965: I, 654>). Люди не
предвидели пользы правил до того, как приняли их, хотя некоторые постепенно
начинали осознавать, чему они обязаны существованием всей системы.
Итак, высказанное ранее утверждение, что приобретенные традиции способствуют
"адаптации к неизвестному", следует понимать буквально. Приспособление к
неизвестному -- ключевой момент для всей эволюции, -- и полной картины
событий, к которым постоянно приспосабливается современный рыночный порядок, в
действительности не видит никто. Информация, используемая индивидами или
организациями для приспособления к неизвестному, может быть только частичной и
передается сигналами (т. е. ценами) по длинным цепочкам от индивида к
индивиду, причем каждый передает комбинацию потоков абстрактных рыночных
сигналов в несколько измененном виде. Тем не менее, с помощью этих частичных и
фрагментарных сигналов к условиям, которых ни один отдельный человек не в
состоянии предвидеть или знать, приспосабливается структура деятельности в
целом (пусть даже такое приспособление не бывает вполне совершенным). Вот
почему выживает эта структура, а те, кто ее используют, еще и процветают.
Сознательно спланированной замены такому самоупорядочивающемуся процессу
приспособления к неизвестному быть не может. По пути приспособления ведет
человека не разум, не врожденное "естественное добро", а только горькая
необходимость подчиняться неприятным ему правилам, чтобы сохранить себя в
борьбе с конкурирующими группами, которые уже начали расширяться благодаря
тому, что раньше натолкнулись на эти правила.
Если бы мы целенаправленно строили или сознательно перекраивали структуру
человеческой деятельности, нам достаточно было бы просто выяснить у индивидов,
зачем они вступили во взаимодействие с той или иной конкретной структурой.