конкретным элементом. Большинство синтетических химических соединений не
"способны-быть-сконструированными" в том смысле, что мы не можем создать их,
поставив отдельные составляющие их молекулы на положенные места. Мы можем
только подтолкнуть процесс их образования.
Похожая процедура требуется и для того, чтобы вызвать процесс, обеспечивающий
координацию индивидуальных действий, выходящую за пределы нашего кругозора.
Чтобы подтолкнуть самоформирование определенных абстрактных структур
межличностных отношений, нам нужно сохранять как опору какие-то самые общие
условия, не препятствуя при этом отдельным элементам находить и занимать свое
место в более обширном порядке. Самое большее, что мы можем делать для
содействия данному процессу, -- это вводить только те элементы, которые
подчиняются обязательным правилам. Чем сложнее структура, появления которой мы
добиваемся, тем жестче границы для нашего вмешательства. Это неизбежно.
Индивид, находящийся в какой-либо точке расширенного порядка и ориентирующийся
только в своем ближайшем окружении, может последовать этому совету, применив
его к собственной ситуации. Пожалуй, прежде всего, ему необходимо следить,
чтобы его постоянные попытки преодолеть границы видимого устанавливали и
поддерживали, а не нарушали связи, созидающие и сохраняющие общий порядок. В
самом деле, для поддержания коммуникаций внутри данного порядка рассеянное
знание должно использоваться множеством разных, не знакомых друг с другом
индивидов, таким образом, который позволяет формировать из разнородных знаний
миллионов людей некую эксосоматическую или материальную структуру (pattern).
Каждый индивид становится звеном во множестве цепей передач, и по этим цепям
он получает сигналы, позволяющие ему приспосабливать свои планы к
обстоятельствам, которых он не знает. Общий порядок тогда становится
бесконечно растяжимым, спонтанно поставляя информацию об увеличивающемся
наборе средств и служа при этом достижению не только строго определенных
целей.
Ранее мы рассмотрели некоторые важные аспекты подобных коммуникационных
процессов, включая рынок с его неизбежным и непрекращающимся варьированием
цен. Здесь следует только добавить и подчеркнуть, что, помимо регулирования
текущего производства товаров и услуг, те же традиции и практики обеспечивают
и будущее их производство; результаты действия этих традиций и практик
выражаются в установлении не только межпространственного, но и межвременного
порядка. Действия будут приспосабливаться не только к другим действиям,
отдаленным пространственно, но так же и к событиям, лежащим за пределами
вероятной продолжительности жизни ныне действующих индивидов. Только
убежденный имморалист может всерьез защищать какие-то политические меры на том
основании, что "в долгосрочном периоде все мы покойники". Ибо численно
увеличивались и успешно развивались только те группы, в которых стало обычаем
пытаться обеспечивать жизнь своих детей, да и более отдаленных потомков (хотя
их, быть может, никогда и не приведется увидеть).
Кое-кого так беспокоят некоторые следствия рыночного порядка, что остается
незамеченным, насколько удивительно и даже невероятно сталкиваться с
господством такого порядка в большей части современного мира -- мира, в
котором миллиарды людей работают в постоянно меняющейся обстановке,
обеспечивая средства к существованию другим людям, по большей части им не
знакомым, и в то же время обнаруживая, что их собственные ожидания на
получение товаров и услуг, также производимых не знакомыми им людьми,
оказываются исполненными. Даже в худшие времена ожидания примерно каждых
девяти из десяти человек сбываются.
Подобный порядок, пусть и весьма далекий от совершенства и подчас
неэффективный, может распространяться шире, нежели какой бы то ни было
порядок, который люди могли бы создать, преднамеренно помещая бесчисленные
элементы па отводимые им "подходящие" места. Большинство дефектов и проявлений
неэффективности таких спонтанных порядков происходит из-за попыток вмешаться в
их функционирование, либо прямо препятствуя работе присущих им механизмов,
либо стараясь так или иначе улучшить их результаты. Эти попытки вмешаться в
действие спонтанного порядка редко приводят к результатам, хотя бы отдаленно
отвечающим пожеланиям людей, поскольку функционирование таких порядков
определяется большим количеством конкретных фактов, чем может быть известно
любому органу, осуществляющему вмешательство. Однако преднамеренное
вмешательство, нацеленное, скажем, на сглаживание неравенства и продиктованное
заботой об интересах произвольно выбранного участника такого порядка, связано
с риском нарушить работу целого, тогда как процесс самоупорядочения будет
предоставлять произвольно выбранному члену данной группы лучшие шансы на успех
(причем при более широком наборе возможностей, доступных всем), чем это в
состоянии сделать какая бы то ни было соперничающая система.
О том, как то, что нельзя узнать, нельзя и спланировать
К чему же привели нас наши рассуждения на протяжении двух последних глав?
Скептицизм Руссо по отношению к институту индивидуализированной собственности
лег в основу социализма и продолжает оказывать влияние на некоторые из
величайших умов нашего столетия. Даже такой выдающийся мыслитель, как Бертран
Рассел, определял свободу как "отсутствие препятствий для исполнения наших
желаний" (1940: 251). По крайней мере, пока не стал очевиден экономический
провал восточноевропейского социализма, среди такого рода рационалистов широко
бытовало мнение, будто централизованная плановая экономика обеспечит не только
"социальную справедливость" (см. гл. 7 ниже), но еще и более эффективное
использование экономических ресурсов. Это представление на первый взгляд
кажется в высшей степени разумным. Однако в нем не учитываются только что
рассмотренные факты: совокупность ресурсов, которая должна быть отражена в
подобном плане, просто-напросто никому не может быть известна, и потому не
поддается централизованному контролю.
Тем не менее, социалисты по-прежнему не видят того, что препятствует
подчинению отдельных индивидуальных решений общей схеме, понимаемой как
"план". Конфликт между нашими инстинктами, которые после Руссо стали
отождествляться с "моралью", и моральными традициями, отобранными в ходе
культурной эволюции и содействующими обузданию этих инстинктов, воплощается в
часто проводимом теперь противопоставлении определенного толка этической и
политической философии, с одной стороны, и экономической теории -- с другой.
Суть не в том, чтобы непременно считать "правильным" то, что экономистами
определяется как эффективное, а в том, что экономический анализ способен
раскрыть полезность обычаев, до сих пор считавшихся правильными, -- полезность
с точки зрения всякой философии, не приемлющей человеческие страдания и
смерть, которые последовали бы за крахом нашей цивилизации. Поэтому
теоретизирование о "справедливом обществе" без тщательного учета экономических
последствий претворения в жизнь подобных идей есть предательство по отношению
к другим людям. Однако и после семидесяти лет опытов с социализмом можно с
полным основанием сказать, что большинство интеллектуалов, живущих вне
регионов Восточной Европы и "третьего мира" (где испытывалась социалистическая