ограничивающим индивидуальную деятельность. Отголоски этой традиции звучат в
высказываниях Вольтера, Бентама и Рассела, цитированных выше. К несчастью, она
также пронизывает даже работы английского "святого от рационализма" Джона
Стюарта Милля.
Под влиянием этих авторов, и, по-видимому, особенно Милля, факт, что мы
вынуждены обретать свободу, позволяющую нам создавать расширенный порядок,
ценой подчинения определенным правилам поведения, стал использоваться для
обоснования призыва возвратиться к состоянию "свободы", которой пользовался
дикарь, "еще не ведавший собственности", -- по определению мыслителей XVIII
века. Однако дикарь -- с его обязательством или долгом участвовать в
достижении общих целей вместе со своими соплеменниками и подчиняться приказам
вождя -- едва ли может быть назван сколько-нибудь свободным (хотя состояние
дикости и может подразумевать освобождение от определенных тягот) или даже
сколько-нибудь нравственным. Только те всеобщие и абстрактные правила, которые
человек должен учитывать, принимая индивидуальные решения ради достижения
индивидуальных целей, заслуживают, чтобы их называли нравственными.



   Глава пятая. Пагубная самонадеянность




Традиционные нормы морали не удовлетворяют критериям рациональности
Суть четырех перечисленных выше требований заключается в следующем: все то,
что либо не доказано научно, либо не вполне понятно, либо не имеет четко
определенной цели, либо ведет к каким-нибудь неизвестным следствиям, --
неразумно. Эти четыре требования как нельзя лучше согласуются с
конструктивистским рационализмом и социалистическим мышлением. В свою очередь
два этих подхода берут начало в механицистском или физикалистском истолковании
расширенного порядка человеческого сотрудничества, т. е. в представлении об
упорядочении как о своего рода переустройстве в группе или об установлении
контроля над ней, что осуществимо, если есть возможность учесть все факты,
известные ее членам. Однако характер расширенного порядка не таков и быть
таким не может.
Здесь я готов сразу же согласиться, что большинство принципов, институтов и
практик, обусловленных традиционной моралью и капитализмом, не отвечают
названным выше требованиям или критериям и -- с точки зрения рассматриваемой
концепции разума и науки -- "неразумны" и "ненаучны". Более того, как мы уже
признали, те, кто продолжают придерживаться традиционных практик, как правило,
сами не понимают, как эти практики возникли или на чем они держатся. Стоит ли
удивляться, что так называемые альтернативные "обоснования" традиционных
практик, время от времени выдвигаемые их приверженцами, зачастую довольно
наивны (что и позволяло нашим интеллектуалам вести честную игру) и не имеют
никакого отношения к истинным причинам успеха этих практик. Многие
традиционалисты даже не утруждают себя обоснованиями (которых все равно
представить невозможно, так что у интеллектуалов появляется повод
провозглашать их антиинтеллектуальными или догматическими), но продолжают
следовать своим обычаям из-за привычки или религиозных убеждений. Да это и не
"новость". В конце концов, еще более 250 лет назад Юм заметил, что "правила
морали не являются заключениями нашего разума". Тем не менее, утверждение Юма
не смогло поколебать веры многих современных рационалистов в то, что все
исходящее не от разума должно быть либо вздорным, либо чем-то произвольно
выбираемым. (Забавно, что они часто цитируют Юма, чтобы подтвердить свою точку
зрения.) Сохраняя свою веру, они, соответственно, продолжают требовать
рациональных обоснований.
Этим требованиям не удовлетворяют не только традиционные догматы религии
(скажем, такой, как вера в Бога) и многие традиционные нормы морали,
касающиеся взаимоотношения полов и семьи (предметы, которых я в этой книге не
затрагиваю), но и специфические нравственные традиции, имеющие
непосредственное отношение к теме моей работы, например, связанные с частной
собственностью, бережливостью, обменом, честностью, точностью, договорами.
Ситуация покажется еще менее благополучной, если учесть, что подобные
традиции, институты и представления не только не способны удовлетворить
указанным логическим, методологическим и эпистемологическим требованиям, но
зачастую отвергаются социалистами и по другим причинам. Например, одни, как
Чизхольм и Кейнс, видят в них "уродующее бремя", другие, как Уэллс и Форстер,
считают их неразлучными с презренной торговлей и коммерцией (см. гл. 6). В них
могут усматривать также источники отчуждения и угнетения или источники
"социальной несправедливости" -- это стало особенно модным сегодня.
После таких возражений следует вывод о настоятельной необходимости
сконструировать новую, рационально переработанную и научно обоснованную
мораль, которая способна удовлетворить перечисленным требованиям и которая,
собственно, превратится в нечто, не являющееся "уродующим бременем" и не
связанное с отчуждением, угнетением, "несправедливостью" или с торгашеством.
Более того, это только часть великой задачи, которую ставили перед собой
новоявленные законодатели: социалисты вроде Эйнштейна, Моно и Рассела или
самозваные "имморалисты" типа Кейнса. Должны быть сконструированы еще и новый
рациональный язык, и новое рациональное право, поскольку существующие язык и
право равным образом не отвечают этим требованиям и, как выясняется, по тем же
самым причинам. (Если уж на то пошло -- даже законы науки не удовлетворяют
этим требованиям (Hume, 1739/1951; и см. Popper, 1934/59).) Такая
величественная задача может казаться им тем более настоятельной, что сами они
уже не верят ни в какую санкционированность морали свыше (не говоря уже о
сверхъестественном происхождении языка, права или науки), и все же по-прежнему
убеждены в необходимости какого-нибудь обоснования.
Итак, люди, гордясь выстроенным ими миром, как если бы он был создан по их
проекту, и упрекая себя за то, что не спроектировали его получше,
вознамерились приступить именно к последнему. Цель социализма состоит ни
больше ни меньше как в том, чтобы полностью перестроить наши традиционные
нормы морали, права и языка, и на этом основании искоренить прежний порядок и
якобы жестокое, ничем не оправданное положение, мешающее воцарению разума,
самореализации, истинной свободы и справедливости.
Обоснование и пересмотр традиционных норм морали
Однако рационалистические стандарты, на которых строится вся эта аргументация,
даже вся эта программа, представляют собой в лучшем случае благие пожелания, а
в худшем -- дискредитировавшие себя приемы устарелой методологии, которые
можно было бы причислить к тому, что принято считать наукой, но которые не
имеют ничего общего с настоящей исследовательской деятельностью. Бок о бок с