чем же заключается альтернатива этому. Буквально все блага цивилизации и само
наше существование зависят, как я полагаю, от продолжения нашего желания нести
бремя традиций. Эти блага никоим образом не "оправдывают" ношу. Однако
альтернативой могут быть лишь нищета и голод.
Не пытаясь перечислить или рассмотреть все эти блага, так сказать, "подсчитать
степень нашего благоденствия", я могу вновь сослаться в несколько ином
контексте на благо, исполненное, пожалуй, наибольшей иронии, -- я имею в виду
нашу свободу. Свобода требует, чтобы индивид имел возможность преследовать
свои собственные цели: кто свободен, тот в мирное время уже не связан
конкретными совместными целями своей общины. Подобная свобода принимать
индивидуальные решения становится возможной благодаря определению четких
границ прав индивида (например, прав собственности) и разграничения сфер, в
пределах которых каждый может распоряжаться доступными ему средствами в своих
собственных целях, иными словами, каждому человеку устанавливается узаконенная
сфера свободы. Это в высшей степени важно, ведь обладание чем-то своим,
собственным, пусть и совсем малым, -- это фундамент формирования
самостоятельной личности и особой среды, в рамках которой могут
беспрепятственно преследоваться конкретные индивидуальные цели.
Однако широко распространенное представление о возможности некоей свободы при
отсутствии ограничений сильно запутало дело. Это представление присутствует в
приписываемом Вольтеру афоризме "свобода -- это когда я могу делать все, что
хочу"; в заявлении Бентама "всякий закон есть зло, ибо всякий закон есть
нарушение свободы" (1789/1887: 48); в определении свободы Бертраном Расселом
как "отсутствия препятствий для осуществления наших желаний" (1940: 251) и в
бесчисленном множестве других высказываний. Как бы то ни было, всеобщая
свобода в этом смысле невозможна, поскольку свобода каждого будет нарушать
неограниченную свободу (т.е. отсутствие ограничений) для всех остальных.
Вопрос, следовательно, состоит в том, как обеспечить наибольшую возможность
свободы для всех. Этого можно достичь, одинаково ограничив свободу всех с
помощью единых абстрактных правил, предотвращающих произвол, дискриминацию или
насилие со стороны одних людей по отношению к другим, препятствующих вторжению
кого бы то ни было в сферу личной свободы каждого человека (см. Hayek, 1960 и
1973, а также см. выше гл. 2). Короче, совместные конкретные цели заменяются
едиными абстрактными правилами. Правительство необходимо лишь для того, чтобы
принуждать к исполнению этих абстрактных правил и тем самым ограждать индивида
от насилия или вмешательства в сферу его личной свободы со стороны других. В
то время как принудительное подчинение совместным конкретным целям равносильно
рабству, подчинение единым абстрактным правилам (сколь бы тяжким ни казалось
их бремя) обеспечивает простор для самой широкой свободы и разнообразия. Хотя
иногда предполагается, будто такое разнообразие приводит к хаосу, ставящему
под угрозу порядок, который связан с подчинением совместным целям и который
также ассоциируется у нас с цивилизацией, все же оказывается, что большее
разнообразие приводит к большему порядку. В результате такого рода свобода,
возможная благодаря соблюдению абстрактных правил и противоположная свободе
как отсутствию всех ограничений, становится, по словам Прудона, "матерью, а не
дочерью порядка".
На самом деле нет никаких причин ожидать, что эволюционный отбор обычаев
должен приводить к счастью. Упор на достижение счастья был привнесен
философами-рационалистами, полагавшими необходимым отыскать разумное основание
для выбора человеком норм морали и готовыми видеть таковое в целенаправленном
стремлении к счастью. Однако требовать разумных оснований для принятия
человеком норм морали -- так же нелепо, как требовать разумных оснований для
принятия человеком своего собственного разума.
И все же не исключено, что благоприятные возможности для достижения счастья,
такие же или большие, чем предоставлялись при первобытных порядках (причем для
неизмеримо меньшего количества людей), возникают благодаря развитому порядку,
в котором живем мы. Но это, разумеется, не повод утверждать, будто подобные
возможности вычисляемы. В современной жизни "отчуждение" или несчастье имеют
два источника: один из них непосредственно касается интеллектуалов, другой --
всех, живущих в материальном достатке. Первый -- это самоисполняющееся
пророчество о несчастье всех живущих в условиях любой "системы", не
удовлетворяющей рационалистическим критериям сознательного контроля. Так,
интеллектуалы, начиная с Руссо и кончая такими представителями современной
французской и немецкой мысли, как М. Фуко и Ю. Хабермас, считают отчуждение
глубоко присущим любой системе, в которой порядок "навязывается" индивидам без
их сознательного согласия. Соответственно, их последователи находят
цивилизацию невыносимой, так сказать, по определению. Во-вторых, сохранение
инстинктивных чувств альтруизма и солидарности у тех, кто, вопреки им, следует
безличным правилам расширенного порядка, заставляет их мучиться, как сейчас
модно стало выражаться, "нечистой совестью"; подобным же образом достижение
материального успеха, как предполагается, должно сопровождаться чувством вины
(или "социальной совестливости"). И получается, что среди изобилия существует
несчастье, порожденное не только нищетой на периферии мира, но и
несовместимостью инстинктов и самонадеянного разума с порядком, носящим,
несомненно, не-инстинктивный и вне-рациональный характер.
"Освобождение" и порядок
На уровне менее изощренной мысли, чем аргументы против "отчуждения", находятся
требования "освобождения" как от бремени цивилизации -- включая освобождение
от бремени дисциплины труда, ответственности, риска, необходимости сбережений,
честности, исполнения обещаний, -- так и от тягот обуздания всеобщими
правилами естественных реакций враждебности к "чужим" и солидарности со
"своими" -- это требование особенно опасно для политической свободы. Таким
образом, якобы новое представление об "освобождении" с его требованием
избавиться от традиционных норм морали, на самом деле глубоко архаично.
Поборники подобного освобождения готовы уничтожить основу свободы и позволить
людям вершить то, что безвозвратно подорвало бы условия, сделавшие цивилизацию
вообще возможной. Один из примеров являет нам так называемая "теология
освобождения", особенно ее вариант, разработанный представителями
римско-католической церкви в Латинской Америке. Однако движение "теологии
освобождения" не ограничивается Латинской Америкой. Во имя освобождения люди
повсюду отрекаются от обычаев, позволивших человечеству достигнуть нынешней
численности и нынешнего уровня сотрудничества, потому что с рациональной точки
зрения им не видно, каким образом определенные ограничения индивидуальной
свободы при содействии юридических и моральных правил приводят к появлению
более обширного -- и более свободного! -- порядка, чем тот, который можно
установить с помощью централизованного контроля.
Все эти требования ведут свое происхождение в основном от традиции
рационалистического либерализма, которую мы уже обсуждали (и которая так
сильно отличается от политического либерализма, берущего начало от английских
старых вигов). Согласно ей, свобода несовместима ни с каким общим правилом,