эти обладают определенным фамильным сходством.
Литания ошибок
В приведенных примерах содержатся общие идеи и слышны общие мотивы, корни
которых сильно переплетены, причем речь идет не только об общих исторических
предпосылках. Читатели, не знакомые с соответствующей литературой, могут сразу
и не разглядеть некоторых взаимосвязей. По этой причине, прежде чем обратиться
к самим этим идеям, я бы хотел обозначить несколько повторяющихся мотивов,
которые вместе образуют определенную систему аргументации, причем большинство
из них на первый взгляд кажутся безусловными, и все они нам хорошо знакомы.
Эту систему "аргументации" можно было бы назвать литанией ошибок, или рецептом
для изготовления самонадеянного рационализма, который обозначается мною как
сциентизм и конструктивизм. Для начала обратимся за справкой к уже имеющемуся
"источнику знаний", словарю, -- книге, содержащей множество рецептов. Я извлек
из весьма полезного "Словаря современной мысли" (Fontana/Harper, 1977)
несколько коротких определений, относящихся к четырем основным философским
концепциям, которые обычно служат руководством для современных мыслителей,
получивших образование в духе сциентизма и конструктивизма. Речь идет о
рационализме, эмпиризме, позитивизме, утилитаризме -- концепциях, которые в
прошедшие несколько столетий стали считаться воплощением научного "духа
времени". Согласно определениям лорда Квинтона, британского философа,
президента Тринити-колледжа в Оксфорде, рационализм считает недопустимыми
представления, основанные на чем-либо, помимо опыта и доказательств,
дедуктивных или индуктивных. Эмпиризм предполагает, что все суждения,
претендующие на то, чтобы иметь определенное содержание, должны зависеть в
своем обосновании от опыта. Позитивизм определяется как точка зрения, согласно
которой все истинное знание научно, в том смысле, что оно описывает
сосуществование и последовательность наблюдаемых явлений. Утилитаризм же
"принимает удовольствие и боль каждого, кто их испытывает, за критерий при
оценке правильности действия".
В этих определениях совершенно явно обнаруживается то, что в примерах,
приведенных в предыдущем подразделе, присутствовало лишь неявно. Они
воспринимаются как символ веры современной науки и философии науки и как
объявление войны моральным традициям. Такого рода символы, декларации,
дефиниции, постулаты создали впечатление, будто доверия заслуживает только то,
что поддается рациональному обоснованию; только то, что можно установить путем
наблюдаемого эксперимента; только то, что можно проверить экспериментально;
только то, что можно наблюдать. Они создали впечатление, будто добиваться
следует только того, что доставляет удовольствие, а все остальное должно быть
отвергнуто. Это в свою очередь прямо ведет к утверждению, что создавшие и
создающие нашу культуру основополагающие моральные традиции, которые, конечно
же, нельзя обосновать таким путем и которые часто вызывают неприязнь, не стоят
того, чтобы за них держаться, и наша задача должна заключаться в
конструировании новой морали на основе научного знания -- обычно этой новой
моралью оказывается мораль социалистическая.
Вместе с примерами, приведенными нами ранее, эти определения при ближайшем
рассмотрении содержат, как выясняется, следующие посылки:
1) идею, что неразумно следовать тому, что не поддается научному обоснованию
или не подтверждается наблюдением (Моно, Борн);
2) идею, что неразумно следовать тому, что непонятно. Данное представление
имплицитно присутствует во всех приведенных нами примерах, но я должен честно
признаться, что сам одно время разделял его, а, кроме того, обнаружил его у
философа, с которым у меня нет разногласий. Так, сэр Карл Поппер однажды
заявил (1948/63: 122; курсив мой), что мыслители-рационалисты "не станут слепо
подчиняться всякой традиции", но, разумеется, это столь же невозможно, как и
не подчиняться никакой традиции. Слова Поппера, должно быть, оговорка,
поскольку в другой своей работе он справедливо заметил, что "нам никогда не
известно то, о чем мы говорим" (1974/1976:27; см. по этому вопросу также
Bartley, 1985/1987). (Хотя свободный человек будет настаивать на своем праве
исследовать и при надобности отвергнуть любую традицию, он не смог бы жить
среди других людей, если бы отказался признавать бесчисленные традиции, даже
не думая о них и оставаясь в неведении относительно их последствий);
3) связанную с предыдущими идею, что неразумно придерживаться определенной
линии поведения, если ее цель полностью не определена заранее (Эйнштейн,
Рассел, Кейнс);
4) также тесно связанную с предыдущими идею, что неразумно делать что-либо,
если все следствия этого не известны заранее и если, вдобавок, эти полностью
наблюдаемые и осознаваемые следствия не выгодны (утилитаристы). (Посылки 2, 3,
4, несмотря на различие в акцентах, почти идентичны; но я выделил их здесь в
отдельные пункты, чтобы привлечь внимание к тому факту, что аргументы в их
пользу, в зависимости от того, кому они принадлежат, сводятся либо к тезису о
непроницаемости традиций для понимания вообще, либо -- более конкретно -- к
тезису об отсутствии у них ясно обозначенной цели или об отсутствии
исчерпывающего и подтверждаемого наблюдением знания их следствий.)
Можно было бы назвать и другие требования, но эти четыре, которые мы
рассмотрим в следующих двух главах -- достаточны для выполнения нашей (по
преимуществу -- разъяснительной) задачи. Однако с самого начала следовало бы
выделить две особенности этих требований. Во-первых, ни одно из них не
свидетельствует о понимании того, что на пути нашего познания или разума в
определенных областях могут существовать пределы; ни одно из них не
предполагает, что при этих обстоятельствах важнейшая задача науки заключается
в выяснении вопроса, каковы же эти пределы. Как мы убедимся позднее, пределы
такие существуют, хотя частичное их преодоление и в самом деле возможно,
например, с помощью экономической науки, или "каталлактики", но они становятся
непреодолимыми, если придерживаться вышеозначенных четырех посылок. Во-вторых,
в подходе, лежащем в основе этих посылок, обнаруживается не только
непонимание, не только неспособность рассматривать эти проблемы или
справляться с ними, но и любопытное отсутствие любопытства к тому, как же
все-таки возник наш расширенный порядок, как он сохраняется и каковы могут
быть последствия разрушения традиций, создавших и поддерживающих его.
Позитивная и негативная свобода
У некоторых рационалистов могло бы возникнуть желание указать на еще одну
причину своего недовольства, которой мы пока едва коснулись, а именно: мораль
и институты капитализма не только не отвечают логическим, методологическим и
эпистемологическим требованиям, рассмотренным выше, но и налагают уродующее
бремя на нашу свободу, например, на нашу свободу неограниченного
"самовыражения".
На это недовольство нельзя ответить, отрицая очевидное, отрицая истину,
которой открывается наша книга, -- моральные традиции действительно
воспринимаются многими как тяжкое бремя. Можно только еще раз рассмотреть
здесь и в последующих главах вопрос, что же мы получаем, неся это бремя, и в