происхождение веселые  трактирщики  и  которые  первые  овладели  магическим
искусством загонять кварту вина в пинтовую  бутылку.  Затем  Ван-Кортландты,
которые жили на диких берегах Кротона и были заядлыми  охотниками  на  диких
уток; они слыли искусными стрелками из большого лука.  Затем  Бенсхотены  из
Наиака и Кейкьята, первыми научившиеся бить левой ногой; они  были  храбрыми
жителями лесной  глуши  и  охотились  на  енотов  при  лунном  свете.  Затем
Ван-Винкли {5}  из  Харлема,  поглощавшие  яйца  в  несметном  количестве  и
известные умением брать призы на скачках и не платить  долгов  в  трактирах;
они первые стали подмигивать {6}  двумя  глазами  сразу.  Наконец  появились
Никербокеры из большого города Скагтикока,  где  жители  в  ветреную  погоду
кладут камни на крышу дома, чтобы ее не  унесло.  По  мнению  некоторых,  их
фамилия произошла от "никер" - качаться, и "бекер" - стакан, что  указывает,
будто некогда они были завзятыми пьяницами. Но на самом деле  она  произошла
от "никер" - кивать и "букен" - книги; это явно  означает,  что  они  кивали
носом или дремали над книгами. Их потомком и был автор этой истории.
   Такова была армия  смелых  жителей  лесов,  проходившая  через  главные
ворота Нового Амстердама. В стайвесантской рукописи говорится еще о  многих,
чьи имена я не упоминаю, так как мне надо спешить к более важным  предметам.
Ни с чем не сравнимая радость и  воинская  гордость  охватили  неустрашимого
Питера, когда он производил смотр этой могучей рати, и он  решил  больше  не
откладывать столь желанной мести подлым шведам, засевшим в Форт-Кашемире.
   Но прежде  чем  я  перейду  к  описанию  необычайных  событий,  которое
читатель найдет в  последующих  главах  этого  прославленного  исторического
труда,  разрешите  мне  остановиться  на  судьбе  Якобуса   Вон-Поффенбурга,
главнокомандующего  разбитых  армий  Новых  Нидерландов.  Только  врожденной
недоброжелательностью    человеческой    природы    можно    объяснить    то
обстоятельство, что как только  распространились  вести  о  его  прискорбном
поражении в Форт-Кашемире, сразу же тысячи гнусных слухов поползли по Новому
Амстердаму; в них  утверждалось,  будто  в  действительности  он  вступил  в
предательский сговор со шведским командиром, что он  уже  давно  вел  тайные
сношения со шведами, и намекалось на какие-то "секретные фонды".  Всем  этим
ужасным обвинениям я не придаю ни на йоту  больше  веры,  чем  пни,  на  мой
взгляд, заслуживают.
   Достоверно одно: генерал защищал свою репутацию самыми пылкими клятвами
и торжественными заверениями и объявлял бесчестным каждого, кто  осмеливался
сомневаться в его неподкупности. Больше того, вернувшись в Новый  Амстердам,
он прогуливался взад и вперед по улицам, сопровождаемый по  пятам  компанией
ярых богохульников - бравых собутыльников,  которых  он  поил  и  кормил  до
отвала и которые были готовы поддержать его в  любом  суде.  Герои  того  же
закала, что и он, со свирепо закрученными усами, широкоплечие,  богатырского
вида фанфароны, все они имели такой вид, словно могли съесть быка и ковырять
в зубах его рогами. Эти телохранители ссорились с теми, с кем  он  ссорился,
готовы были лезть за него в драку и грозно смотрели на каждого, кто  задирал
нос перед генералом, будто собирались проглотить его живьем.  Свой  разговор
они пересыпали руганью, словно  ежеминутными  пушечными  залпами,  и  каждую
напыщенную   хвастливую   фразу   заканчивали   громовым   проклятием,   как
сопровождают артиллерийским салютом патриотическую здравицу.
   Все это доблестное бахвальство производило сильное впечатление, убеждая
некоторых глубокомысленных мудрецов; многие из них начали  считать  генерала
героем с преисполненной невыразимого величия душой,  в  особенности  потому,
что он все время клялся _честью солдата_ - что звучало весьма гордо.  Больше
того, один из членов совета зашел так далеко, что предложил увековечить  его
нетленным памятником из гипса!
   Но бдительного Питера Твердоголового не так-то  просто  было  обмануть.
Пригласив  к  себе  для  конфиденциальной  беседы  главнокомандующего  всеми
армиями и выслушав до конца его рассказ, украшенный обычными  благочестивыми
клятвами, заверениями  и  восклицаниями  "Послушай-ка,  metgelsel  {Спутник,
товарищ (испорч. голл.).}, - вскричал он, - хотя по твоим  словам  ты  самый
храбрый, честный и достойный человек во всей провинции, все же ты,  на  свое
несчастье, стал  жертвой  ужаснейшей  клеветы  и  тебя  безмерно  презирают.
Конечно, наказывать человека за то, что  его  постигло  несчастье,  было  бы
жестоко; но хотя вполне  возможно,  что  ты  совершенно  не  виноват  в  тех
преступлениях, в которых тебя обвиняют, тем  не  менее  небо,  разумеется  в
каких-то мудрых целях, пока что отказывается представить нам  доказательства
твоей невиновности, а я отнюдь не склонен противодействовать  его  верховной
воле. Кроме того, я не могу пойти на то, чтобы  рисковать  своими  войсками,
поставив  во  главе  их  начальника,  которого  они  презирают,  и  доверить
благополучие моего народа защитнику, которому он не верит.  А  потому,  друг
мой, откажись от утомительных трудов и забот общественной  жизни  и  утешься
следующей мыслью: если ты виновен, то вкушаешь лишь то, что  заслужил;  -  а
если ты не виновен, то ты не первый великий и  праведный  человек,  которого
столь несправедливо оклеветали и с которым так плохо обошлись в этом грешном
мире - несомненно для того, чтобы вознаградить в лучшем мире, где  не  будет
ни ошибок, ни клеветы, ни гонений. А  теперь  не  попадайся  больше  мне  на
глаза, ибо я ужасно не люблю смотреть на физиономии таких несчастных великих
людей, как ты".

   
ГЛАВА V

   В которой автор очень искренне говорит  о  самом  себе.  -  После  чего
последует  весьма  интересный  рассказ  о   Питере   Твердоголовом   и   его
сподвижниках.

   Так как моих читателей и меня ожидает сейчас  не  меньше  опасностей  и
затруднений, чем выпадало когда-либо на долю компании странствующих рыцарей,
упорно совавших повсюду свой нос, то нам подобает, по примеру этих  отважных
искателей приключений, взяться за руки, предать забвению все наши несогласия
и поклясться стоять друг за  друга  в  радости  и  в  горе,  пока  не  будет
выполнена наша задача. Мои читатели должны были, несомненно, заметить, что я
полностью изменил свой тон и поведение с тех пор, как мы впервые пустились в
путь. Ручаюсь, что тогда они считали меня сварливым,  желчным,  сумасбродным
голландским старикашкой, так как я ни разу не обращался  к  ним  с  вежливым
словом и даже не дотрагивался до шляпы, когда мне случалось  заговаривать  с
ними. Но пока мы вместе шли по большой дороге  моей  истории,  я  постепенно
смягчался, становился учтивее, начал время от времени вступать  в  дружеские
беседы  и  наконец  проникся  к  ним  дружеским  расположением.  Таково  мое
обыкновение: я всегда несколько холоден и сдержан вначале, в  особенности  с
людьми, которых я не знаю и которые в  моих  глазах  представляют  такую  же