эта упрямая коса была обрезана. Движимый патриотизмом, Он решил, что старого
Килдерместера необходимо публично, в присутствии всего гарнизона, лишить его
великолепного украшения.  Старый  воин  со  всей  твердостью  воспротивился,
вследствие чего генерал, как подобает великому человеку,  пришел  в  сильное
негодование; преступник был арестован и предан военному суду. Ему предъявили
обвинение в мятеже, дезертирстве и прочем вздоре,  перечисляемом  в  военных
уставах, кончавшееся словами: "То есть, в том, что он вопреки приказу  носил
косу длиной в три фута, упрятанную в футляр  из  кожи  угря".  Тут  начались
приказ об отдаче под суд и допросы, и судебные прения,  и  приговор,  и  вся
округа пришла в брожение из-за злосчастной косы. Так  как  хорошо  известно,
что командир отдаленного пограничного поста обладает властью поступать почти
всегда по своему  усмотрению,  то  не  приходится  сомневаться"  что  старый
служака был бы повешен или, по меньшей мере, расстрелян, если бы он, на свое
счастье, не заболел лихорадкой просто из-за досады и унижения  и  не  сбежал
самым непристойным  образом  от  всего  земного  начальства,  сохранив  свои
любимые волосы неприкосновенными. Его упрямство ничто не могло поколебать до
самого последнего мгновения; умирая,  он  распорядился,  чтобы  его  коса  в
футляре из угревой кожи торчала из дыры от выпавшего  сучка,  оказавшейся  в
одной из досок его гроба.
   Этот  величественный  поступок  сильно  способствовал  тому,   что   за
генералом  установилась  репутация  прекрасного  блюстителя  дисциплины,  но
поговаривают, будто в дальнейшем ему часто снились дурные сны и по ночам его
посещали страшные видения: серый  призрак  старого  Килдерместера  стоял  на
часах у его постели, прямой как насос, с огромной косой, торчащей  наподобие
ручки.

КОНЕЦ КНИГИ ПЯТОЙ


КНИГА ШЕСТАЯ

СОДЕРЖАЩАЯ ОПИСАНИЕ ВТОРОГО ПЕРИОДА ПРАВЛЕНИЯ ПИТЕРА ТВЕРДОГОЛОВОГО И
   ЕГО ДОБЛЕСТНЫХ ПОДВИГОВ НА ДЕЛАВЭРЕ.

ГЛАВА I

   В которой дан воинственный образ великою Питера. - А также о  том,  как
генерал Вон-Поффенбург устроил грандиозную  пирушку,  которая  принесла  ему
больше неприятностей, нежели удовольствия.

   До сих пор,  почтеннейший  и  любезнейший  читатель,  я  описывал  тебе
правление храброго  Стайвесанта,  озаренное  мягким  лунным  светом  мирного
времени или, вернее, в зловещем спокойствии грозных  приготовлений.  Но  вот
грохочет боевой барабан, гремят пронзительно медные трубы, и глухое бряцание
смертоносного оружия предвещает грядущее страшное испытание. Доблестный воин
пробуждается от безмятежного сна, от прекрасной мечты и сладострастной неги,
в которых в нежное "хилое мирное время" он искал утех после всех трудов.  Он
не склоняется больше к коленям прелестной  красавицы  и  не  плетет  венков,
чтобы украшать ими чело возлюбленной; он  не  увивает  больше  цветами  свой
сверкающий меч и длинным, ленивым летним днем  не  изливает  свою  снедаемую
любовью  душу  в  нежных  мадригалах.  Призванный  к  деяниям  мужества,  он
отталкивает нежноголосую флейту, сбрасывает с жирной спины мирную  одежду  и
надевает на свое изнеженное тело  стальные  доспехи.  На  смуглый  лоб,  где
недавно покачивался мирт, где пышные розы дышали расслабляющей страстью,  он
водружает блестящую каску с колышущимся пером; он хватает сверкающий  щит  и
взмахивает увесистым копьем или с  величавой  гордостью  садится  на  своего
ретивого коня и весь пылает, предвкушая славные рыцарские подвиги!
   Но, милый, добродетельный читатель! Я не хотел бы,  чтобы  ты  подумал,
будто в Новом Амстердаме существовали некие preux chevaliers {Смелые  рыцари
(франц.).}, закованные в  уродливую  сталь.  Это  всего  лишь  выспренняя  и
величавая манера, в которой мы,  высокопарные  писатели,  всегда  говорим  о
войне, чтобы этим придать ей благородный и  внушительный  вид;  мы  наделяем
наших воинов щитами, шлемами, копьями и кучей других иноземных  и  устарелых
доспехов (хотя, может статься,  им  никогда  в  жизни  ничего  подобного  не
доводилось видеть), как умелый ваятель облачает  современного  генерала  или
адмирала в одеяния Цезаря  или  Александра.  Все  эти  ораторские  украшения
означают, стало быть, попросту следующее: доблестный Питер Стайвесант  вдруг
ни с того ни с сего счел необходимым проверить, не затупился ли  его  верный
клинок, слишком долго ржавевший в ножнах,  и  приготовиться  к  тому,  чтобы
подвергнуть себя тем изнурительным тяготам войны, в которых его могучий  дух
находил столько наслаждения.
   Кажется мне, я так и вижу его в своем воображении в этот  момент,  или,
вернее, я смотрю на его прекрасный портрет, до сих пор висящий  на  стене  в
родовом поместье Стайвесантов. На  этом  портрете  великий  Питер  предстает
перед нами во всем грозном величии  настоящего  голландского  генерала.  Его
парадный мундир цвета прусской синьки пышно украшен целой выставкой  больших
бронзовых пуговиц, шедших от талии до подбородка. Широченные полы мундира  с
загнутыми углами красиво расходились сзади,  открывая  взору  зад  роскошных
коротких штанов зеленовато-желтого цвета - изящная мода, еще и  в  наши  дни
преобладающая среди военных и соответствующая обычаю древних героев, которые
и не помышляли о том, чтобы защитить себя с тыла. Черные усы придавали  лицу
Питера весьма страшное, воинственное выражение; волосы его  топорщились  над
ушами густо напомаженными буклями, а за спиной крысиным  хвостом  спускалась
ниже пояса коса. Блестящий галстук из черной кожи подпирал его подбородок, а
маленькая, но надменная  треуголка  с  самым  доблестным  и  задорным  видом
склонялась набекрень над его левым глазом. Такова была  рыцарская  внешность
Питера Твердоголового. И когда он вдруг остановился,  прочно  утвердился  на
своей  крепкой  опоре,  чуть  выдвинув  вперед   инкрустированную   серебром
деревянную ногу, чтобы усилить  свою  позицию,  правой  рукой  подбоченился,
левую положил на бронзовый эфес сабли, голову  вдохновенно  склонил  вправо,
самым  устрашающим  образом  нахмурив  изборожденный  морщинами  лоб,  -  он
бесспорно  представлял  собой  одну  из  самых   внушительных,   суровых   и
воинственных фигур, когда-либо гордо взиравших на вас с холста. Но  перейдем
теперь к изложению причин всех этих военных приготовлений.
   О захватнических наклонностях шведов, подвизавшихся на Саут-Ривер,  или
Делавэре, мы  своевременно  сообщали  в  нашей  летописи  правления  Вильяма
Упрямого. Эти набеги, по  отношению  к  которым  проявлялось  то  стоическое
равнодушие, что является краеугольным  камнем  (а  по  мнению  Аристотеля  -
сомнительным соседом) истинной отваги, повторялись и нагло усиливались.
   Шведы, принадлежавшие к тому сорту лицемерных христиан, которые  читали