усовершенствовать свое изделие, все  же  он  представлял  собой  вершину  ее
искусства.
   Чтобы меня не обвинили в  том,  что  я  изъясняюсь  слишком  фигурально
(этого недостатка исторических сочинений я пуще  всего  стараюсь  избежать),
скажу,  что  великий  Питер  в  полной  мере  обладал  семью  знаменитыми  и
благородными  рыцарскими  добродетелями  {4},  которые   -   поскольку   для
воспитания и совершенствования своего характера он никогда не  обращался  за
советом к писателям - несомненно должны были быть  заложены  самой  госпожой
природой в  тайники  его  сердца,  где  они  и  цвели  в  окружении  суровых
доблестей, подобно тому, как среди  твердокаменных  скал  пускает  ростки  и
буйно  разрастается  множество  душистых  цветов.  Таков  был  нрав   Питера
Твердоголового; и если мое восхищение перед ним побудило меня  на  этот  раз
отступить  от  серьезного,  степенного  слога,   подобающего   трудолюбивому
летописцу, то в извинение я могу  сослаться  на  то,  что,  будучи  скромным
старичком-голландцем, стоящим уже почти на краю могилы, я все  еще  сохраняю
некоторую долю небесного огня, который сверкает в глазах юношей,  когда  они
созерцают добродетели  и  подвиги  древних  героев.  Да  будет  благословен,
трижды, три раза трижды благословен добрый святой Николай за то, что я избег
влияния холодного равнодушия, которое в наш век слишком  часто  замораживает
сострадание и, как угрюмый призрак, сидит у врат нашего  сердца,  отталкивая
всякое живое чувство и гася самопроизвольный жар восторга.
   Итак, едва это подлое посягательство на его доброе имя  достигло  слуха
Питера Стайвесанта, он принял решение, которое сделало бы ему честь  даже  в
том случае, если бы он годами изучал библиотеку самого Дон  Кихота  {5}.  Он
немедленно  отправил  своего  доблестного  трубача  и   оруженосца,   Антони
Ван-Корлеара, повелев ему скакать день и ночь, в  качестве  гонца  к  совету
Амфиктионии, чтобы в выражениях благородного негодования упрекнуть последний
за то, что он поверил наветам нечестивых язычников, посягнувших на репутацию
христианина, джентльмена и  солдата,  и  заявить  совету,  что  всякий,  кто
утверждает, будто предательский кровавый заговор против  него  действительно
существовал,  нагло  лжет,  в  доказательство  чего  он,  Питер  Стайвесант,
предлагает председателю совета и всем его сотоварищам, или - если им  угодно
- их  силачу-родосцу,  могучему  богатырю,  капитану  Альександру  Партриду,
встретиться с ним на поединке, в котором он искусством в обращении с оружием
подтвердит свою невиновность.
   После того, как это предложение было с  должными  церемониями  сделано,
Антони Ван-Корлеар протрубил  перед  всем  советом  вызов  на  единоборство,
закончив таким ужасным, гнусавым звуком, брошенным  прямо  в  лицо  капитану
Партриду, что тот подскочил от крайнего  изумления.  Затем  Антони  влез  на
высокую фламандскую кобылу, на которой всегда ездил, и весело пустился рысью
к Манхатезу, посетив по дороге Хартфорд, Пайкуэг и Миддлтаун  и  все  другие
пограничные города, повсюду извлекая  из  своей  трубы  дьявольски  гнусавые
звуки, так что тихие долины и берега Коннектикута  оглашались  воинственными
мелодиями; время от времени он останавливался, чтобы поесть пирога с тыквой,
потанцевать на сельских праздниках и поспать, не раздеваясь, в одной постели
с местными молодыми красотками, которым он доставлял  огромное  удовольствие
душераздирающими звуками своего инструмента.
   Однако великий  совет  состоял  из  рассудительных  людей,  не  имевших
никакого желания померяться силами  с  таким  пылким  героем,  как  отважный
Питер; напротив,  они  послали  ему  ответ,  составленный  в  самых  мягких,
спокойных и оскорбительных выражениях, в котором уверяли,  что  его  вина  к
полному  их  удовлетворению  доказана  свидетельством  многих   разумных   и
почтенных индейцев; заканчивали они следующими, поистине любезными строками:
"Ибо ваше самонадеянное отрицание приписываемого вам варварского заговора  в
наших  глазах  ничего  не  стоит  по  сравнению   со   столь   убедительными
доказательствами, так что мы вынуждены по-прежнему  требовать  и  домогаться
должного удовлетворения и обеспеченна нашей безопасности; засим остаемся,
   Сэр,
вашими покорными слугами на стезе справедливости и т. д.".
   Я не сомневаюсь, что изложенные  выше  события  были  по-иному  описаны
некоторыми  историками  на  востоке  и   в   других   местах,   по-видимому,
унаследовавшими злобную ненависть своих предков к храброму Питеру - пусть им
не поздоровится от  такого  наследства.  Эти  разбойники  от  литературы,  к
которым я отношусь с величайшим  презрением,  как  к  простым  пересказчикам
грубых сплетен и баснословных преданий,  заявляют,  будто  Питер  Стайвесант
потребовал,  чтобы  выставленные  против  него  обвинения   были   проверены
специально  назначенными  для  этой  цели  представителями,  а  когда  таких
представителей назначили, отказался  подчиниться  их  решению.  Отчасти  это
верно: убедившись, что на его вызов никто не обращает внимания, он на  самом
деле благородно предложил,, чтобы суд чести  подверг  его  поведение  самому
тщательному  разбирательству.  Он,  однако,  рассчитывал,  что   это   будет
священный трибунал, состоящий из учтивых джентльменов, правителей  и  знати,
представляющих объединенные колонии и провинцию Новые Нидерланды,  трибунал,
в котором его судили бы равные,  судили  так,  как  пристало  его  званию  и
положению; в действительности же, умереть мне на этом  месте,  если  они  не
прислали на Манхатез двух тощих, голодных кляузников, приехавших  верхом  на
наррагансетских иноходцах, сидя на седельных  мешках  и  держа,  под  мышкой
зеленые сумки, словно они рыщут по судам в поисках тяжебных дел.
   Рыцарственный Питер, как и надо было ожидать, не стал обращать внимания
на этих коварных плутов,  которые  со  свойственным  их  профессии  усердием
принялись рыться и допытываться, ища свидетельств еж  parte  {Односторонних,
пристрастных (лат.).}; своими перекрестными допросами они так  запутывали  и
смущали простых индейцев  и  старух,  что  те  начинали  ужаснейшим  образом
противоречить сами себе и завираться - как  это  каждый  день  происходит  в
наших судах. Покончив таким способом  с  возложенным  на  них  поручением  ж
полному своему удовольствию, они возвратились к великому совету с сумками  и
седельными мешками, битком набитыми самыми подлыми  слухами,  недостоверными
россказнями и гнусной чепухой, какие когда-либо доводилось слышать; великого
Питера все их ухищрения интересовали не больше, чем прошлогодний снег, но  я
готов поручиться, что попытайся они сыграть такую шутку с Вильямом  Упрямым,
тот отправил бы их покувыркаться на изобретенной им виселице.
   По возвращении посланцев великий совет собрался на ежегодное заседание;
он долго обсуждал создавшееся положение и  готов  был  уже  прекратить  свои
занятия, ни до чего не договорившись. В это решающее мгновение выступил один
из тех мелких, пронырливых, неутомимых людишек,  которые  стремятся  создать
себе репутацию патриотов, раздувая партийные меха  до  тех  пор,  пока  весь
политический горн не раскалится докрасна от искр  и  шлака;  они  достаточно
хитры и понимают, что самое благоприятное время для того, чтобы усесться  на
спину народа, наступает тогда, когда он в тревоге и занят делами всех,  кого
угодно, но только  не  собственными.  Этот  честолюбивый  интриган  считался