Победа Нарзеса сделалась сигналом общей резни.  Еще раз, в пятый раз,
был занят Рим.  Федераты резали.  Филемут повторил в  Первом Риме избиение
жителей, устроенное раньше в Риме Втором.
     Нарзес  закрывал глаза  -  ничего  другого  не  оставалось Победителю
Запада.
     Последний  вождь  италийцев Тейя  мог  бы,  взяв  казну,  оставленную
Тотилой в Тициниуме, уйти к франкам или отдать им Тициниум, получив взамен
покровительство,  жизнь, благополучие. Но Тейя, как и Тотила, не отказался
от терновой диадемы Италии.
     Недалеко от  Неаполя в  крепости Кумах  держались италийцы,  которыми
командовали Геродиан, бывший ромейский военачальник, и Алигер, брат Тейи.
     Тейя просил помощи у франков. Жадные хищники хотели выждать. Но когда
Валериан,  провожая лангобардов,  осадил италийский гарнизон в  Вероне,  к
нему пришли посланные франков и дерзко дали ему понюхать Франциску. Франки
уже считали своей собственностью страну к северу от По,  и великая империя
отступила.
     Собрав тех,  кто еще хотел сражаться за свободу Италии, Тейя бросился
на  юг.  Нарзес занял  горные проходы.  Тейя  обманул врага.  Стало  легко
незаметно ходить по Италии пустых городов,  одичавших собак и  обнаглевших
волков.
     И теперь ты сидишь,  Индульф,  и ждешь еще одной битвы.  Из всех, кто
пришел с тобой на берега Теплых морей,  прельщенный поисками невозможного,
выжил  только  ильменец  Голуб.  Где  остальные?  Их  кости  разбросаны по
долинам,  ущельям,  горам и полям Италии,  их кости лежат в пучинах Теплых
морей. Над ними плавают чужие рыбы, безразличные к оскалу пустых черепов.
     Товарищи...  Тени. Ты тень прошлого Индульфа. Голуб тоже тень. Тень и
второй  твой  товарищ,  Алфен,  человек из  племени,  который долго  носил
повязки на  шее и  на  запястьях,  стыдясь неизгладимых шрамов от рабского
ошейника и браслетов цепей.
     У  Тейи  оставалось несколько  десятков  кораблей.  Удалось  выручить
гарнизон Кум и  вывезти казну.  В обозе шло сто телег с золотом.  Никто не
глядел на бесполезные сокровища.  В  пустой Италии не наймешь солдат и  не
купишь хлеба.
     Везувий  мычал.  Из  кратера  выбрасывалась горячая зола,  освещенная
снизу  багровыми лучами подземного огня.  Необычайное,  невозможное -  для
глупцов; у горы голос как у быка величиной с гору.
     Везувий - окно христианского ада. Души людей наполняют тощими птицами
воздух Италии.  Индульф не боялся умерших,  не страшился чужого ада. Пусть
один христианин толкает в пекло другого.
     Два месяца стояли вблизи Везувия италийцы и ромеи.  Их разделяли, как
глубокий  ров,  отвесные стены  берегов  реки  Дракон.  Стрелки,  прячась,
охотились на людей через реку.  Тем, кто не имел опыта Индульфа, казалось,
что подобное может длиться вечно. Пока человек дышит, он надеется.
     Сила была у  Нарзеса.  Он  строил на  своей стороне деревянные башни,
готовясь перебросить мосты через пропасть.
     Командующий италийскими кораблями продался ромеям.  И  без  изменника
флот достался бы Нарзесу, к которому подходили и подходили боевые галеры.
     Потеряв  море,   Тейя  лишился  продовольствия.  Италийцы  отошли  на
Молочную гору.  Узкие ущелья,  крутые подъемы.  Неприступная крепость и  -
ничего, кроме конского мяса.
     Здесь  собрались все,  кто  решил не  сдаваться.  Обреченные.  Бывшие
свободные.  И бывшие несвободные, о которых говорил благородный Тотила: "Я
никогда не  приму мира,  по  которому меня обяжут выдать воинов,  носивших
прежде ошейник раба".
     Последние из живых италийцев, как казалось Индульфу.


     Ночью  с  горы  виднелись  пятна  костров  на  северо-западе:  лагерь
Нарзеса.  С вечера точки живого огня можно было увидеть и в других местах.
В темноте думалось, что Италия еще жива.
     День показывал ромейские корабли на  море,  с  двух сторон опоясавшем
выступ,  и  развалины на суше.  Ночные огни в  округе были только кострами
солдатских шаек,  которые  шакалами бродили  везде.  С  горы  Индульф  мог
насчитать  сразу  пятнадцать  или  шестнадцать городов,  поселков,  убитых
войной; разрушенные виллы не стоило считать.
     Нигде нет  жителей.  Везде дворы и  сады по  нескольку раз перекопаны
солдатами-кладоискателями.   Сломаны  и  стены,  заподозренные  в  укрытии
имущества хозяевами домов, которые никогда не вернутся.
     За сто телег, груженных кумской казной, здесь не купить одной пресной
лепешки, печенной в золе.
     Быки съедены, пустые телеги пошли в костер.
     Верные из верных,  честные из честных помогли последнему рексу Италии
похоронить последние остатки казны Феодориха Великого.
     Где?  Индульф забыл.  Сухая,  как  песчаник,  жесткая,  будто железо,
дружба мужчин - высшее чувство души.
     Слитки,  монеты,  жезлы,  диадемы утонули.  Было сладко смотреть, как
умирает проклятое золото.  И сделалось горько,  когда тусклая груда желтых
вещей поднялась над водой.  Неужели наполнилась трещина в  земле,  неужели
обманула веревка длиной в  сто локтей,  не доставшая до дна!  И  вдруг все
провалилось. Бездна глотнула. Некто рванул к себе дар людей, отчаявшихся в
силе золота.
     Кто-то назвал имя подземного бога. А Тейя плюнул вниз и отвернулся.


     На  рассвете все италийцы,  кроме тяжелораненых,  построили фалангу у
выхода из ущелья.
     Эти никогда не ломали строя,  не бежали с полей, бросив оружие. В дни
неудач они умели отступить,  отвечая ударом на  удар.  Они не  подставляли
победителю спину, поэтому уцелели до конца. Они не боялись обхода, их, как
руки, прикрывали крутые скаты.
     Самоубийственно коннице нападать на фалангу настоящего войска.  Ромеи
тоже спешились.
     Будто зубья пилы,  из обеих фаланг высовывались копья -  сариссы. Еще
можно было уловить, как в глубине фаланг задирались темные и светлые жала.
Мгновение -  и  тяжелые дротики,  подобно брошенным ветром  острым перьям,
взлетели над рядами.
     Кто  бывает убит  первым же  ударом,  кого  напрасно уносит последний
удар. Нет до них дела живым.
     Двадцать шагов между фалангами.  С  тяжелой сариссой,  которая по его
силе легка,  как кинжал,  Индульф выходит из строя. Шаг. Еще шаг. И еще. В