- Чего  же  вы  тогда хотите от  меня?  -  удивился Главнокомандующий
Запада.
     - Мы чувствуем,  что боремся с богом,  - ответил Алигер, брат Тейи. -
Судьба  против  нас.   Мы   не  хотим  и   не  имеем  больше  сил,   чтобы
противодействовать Року.  Познав эту истину, мы изменили решение сражаться
до  конца нашего или  вашего,  ромеи.  Но  мы  не  хотим жить под  властью
базилевсов. Мы навечно уйдем из Италии. Мы закончим дни, данные нам богом,
где-либо,  где  нас  примут,  где для нас найдутся свободные земли,  где о
твоей империи,  Светлейший,  только слышали. Так дай же нам уйти мирно. Ты
не победил нас.  Поэтому мы увезем на седле деньги,  которые каждый из нас
отложил для  себя во  время нашей службы в  Италии.  Ты  слышал наш голос,
Светлейший.
     - Ты говоришь дерзко, - сказал Нарзес.
     - Говорящий правду не бывает дерзок, - возразил Геродиан.
     - Но вы побеждены! - настаивал Нарзес.
     - Разве кто-либо из нас признал себя побежденным? Ты играешь словами,
Светлейший, - сказал Индульф.
     Невольно наставив ухо,  Нарзес  вслушался в  голос,  показавшийся ему
знакомым. Италийцы молчали.
     - Я мог бы вернуть тебе твои слова. С большим правом, - сказал Нарзес
Индульфу.
     Не дождавшись ответа. Главнокомандующий обратился ко всем италийцам:
     - Прежде чем размыслить над вашим предложением,  я ставлю только одно
условие.  Если  я  и  соглашусь отпустить готов,  которые  не  были  ранее
подданными империи, я оставлю пленными всех перебежчиков и всех италийцев.
Их судьбу да решит сам Божественный Восстановитель империи.
     - Нет, - ответил Алигер. - Они, - и брат Тейи указал на готовую к бою
фалангу италийцев, - не согласны. У нас нет более рекса. Но мы чтим память
благородных Ильдибада, Тотилы и Тейи. Они никогда не выдавали своих. Мы не
оскорбим покой их  душ подлостью измены.  Я  вижу,  Светлейший,  ты хочешь
сражаться. Продолжим!
     - Нет большего безумства, как устраивать собственное счастье, - вслух
вспомнил Индульф слова незнакомца, который когда-то звал его покинуть дело
ромеев.
     Эти слова тревожно отозвались в душе Нарзеса, как нечто значительное,
но  произнесенное или  прочитанное на  наречии,  которым не  совсем хорошо
владеешь, и потому приобретающее особенную глубину.
     Нарзес   задумался.   Уполномоченные   италийцев   собирались   уйти.
Главнокомандующий поднял руку.
     - Подождите! - И обратился к Индульфу. - Я узнал тебя.
     Как  человек,  способный властвовать,  Нарзес запоминал лица и  имена
людей, которых встречал хотя бы один раз.
     - И  я  не  сразу узнал тебя,  -  ответил Индульф.  -  Так только для
воспоминаний ты просил нас подождать? Привет тебе. Мы уходим сражаться.
     - Нет,  нет.  Дайте мне  время подумать.  И  я  дам  ответ всем  вам.
Подождите. Подожди и ты, воин, когда-то ослушавшийся базилиссы...


     Расстелили ковер,  чтобы посланные италийского войска могли отдохнуть
с честью. Принесли вина, сластей.
     В   лагере  италийцев  не  было  ничего,   кроме  конского  мяса,   и
уполномоченные отказались от угощенья.
     Италийская фаланга стояла на своем месте, запирая вход в ущелье.
     Уполномоченные отказались сесть.
     Уже не  было ни  одного солдата,  который не  слыхал бы  об окончании
войны.  Начальники ушли  на  совет  в  палатку Главнокомандующего.  Тщетно
центурионы и  Другие  командующие пытались  построить манипулы и  когорты,
тщетно вожди  федератов пытались собрать своих  бойцов.  Нечто сломалось в
ромейской армии.
     Солдаты, сражавшиеся с италийцами, самовольно прекратив бой, пятились
и  пятились,  пока  не  отошли  сотни  на  три  шагов.  Здесь  их  удалось
остановить,  но не приказами,  а  убежденьем в очевидной опасности ухода с
поля сраженья.
     О  солдатах думал  Иоанн,  племянник Виталиана,  как  его  называли в
отличие  от  многих  других  Иоаннов.  Виталиан,  знаменитый вождь  готов,
служивший Византии,  потряс империю мятежом в  правление Анастасия,  потом
был ублажен Юстином, заманен в Палатий и зарезан. Его племянника связывала
с  Нарзесом старая дружба,  Нарзес,  не желая один решить судьбу последних
италийцев, хотел опереться на общее мнение.
     Иоанн говорил:
     - Эти  люди  явно,   решительно  обрекли  себя  смерти.  К  чему  же,
Светлейший,  нам,  людям со здравым умом, испытывать на себе смелость тех,
кто совершенно отчаялся в жизни?  Пусть им тяжко.  Но такое слишком тяжело
будет и  для  нас,  которые вынуждены сражаться со  смертниками.  Известно
ведь:  смертник способен на чрезвычайное. Эти ничуть не поколебались, даже
смертью Тейи.  Мы уже два дня сражались в невиданной битве героев. Я знаю,
что вы,  как и я,  -  Иоанн обратился к начальникам, - никогда не слыхали,
чтобы много слабейший числом стоял в  открытом поле два дня с  рассвета до
ночи, ни на пядь не подавшись назад. Это дело ужасающее, Светлейший.
     Иоанн  замолчал,   переводя  дыхание.  В  шатре  было  тихо,  Нарзес,
перебирая четки, немо шептал сухими губами:
     - Поверь же мне,  прошу тебя, Светлейший, прошу, - продолжал Иоанн. -
Поверь мне! Для разумных людей достаточно одержать победу, а победа в том,
что  враг  уходит.  Эти  хотят  навеки  покинуть империю.  Отпусти же  их,
Светлейший,  не  желай чрезмерного.  Такое влечение иной раз  кое для кого
превращается в бедствие.
     После  Иоанна никто не  захотел говорить.  Главнокомандующий не  смог
встретиться даже взглядом ни с одним полководцем. Все прятали глаза. Чтобы
Светлейший,  со  свойственной ему проницательностью,  не  прочел в  них то
главное,  о  чем не  следует говорить:  солдаты не хотят более сражаться с
безумцами.


     Скучным  голосом,  медленно-медленно  Нарзес  диктовал  писцу  пышные
фразы,  с  помощью которых Наместник,  недостойная Тень  Единственнейшего,
извещал Юстиниана Великого об окончании восемнадцатилетней войны.
     - Нет!   Зачеркни  слово  "окончании",   напиши  -   "завершении",  -
поправился Главнокомандующий. Война прекратилась. Теперь он Наместник.
     Голос  Наместника был  тонок  и  визглив,  чего  никто не  замечал по
привычке,  как не замечал он сам.  Его лицо,  которое в опасные дни мятежа