острой головой,  лысой, как у змеи, и проклинал и обещал награды. Но и он,
сопровождаемый пятью  десятками ипаспистов,  не  поминал о  наказаниях,  о
штрафах за  неповиновенье.  Не  такой выпал день,  чтобы грозить солдатам.
Сегодня стало  труднее кормить битву,  труднее гнать  солдат  на  странную
схватку, без скачки, без ловких обходов. Иной солдат отвечал:
     - Сам иди против этих безумных.  Я  уже получил свое,  -  и показывал
грязную тряпку, намотанную на здоровую руку.
     Другие же нагло ворчали, что у них нет больше сил.
     Железный ветер относил в  сторону двуногую голову,  оставляя в  строю
сильнейших сердцем, умелейших, верных.
     Герулы,  христиане  по  имени  и  схизматики для  кафоликов,  покинув
сражение,  устроили  языческую  тризну  по  Филемуту.  Нарзес  не  решился
воспрепятствовать  своим  любимцам,   как   он   намекнул,   хитрословный,
полководцу Иоанну.
     Гот  по  крови,  ромей по  привычкам и,  как  все ренегаты,  особенно
беспощадный к  готам-италийцам,  Иоанн  понял  Главнокомандующего Западом.
Пусть истощаются и  гибнут другие,  герулы же  сохранятся до  решительного
часа. Победа изменчива и бесстрастна, как куртизанка.
     Солдаты поодиночке и  кучками подходили к Нарзесу,  требуя награды за
доблесть.  Иные приносили трофей - отрубленную голову, кисть руки, оружие.
Трупы лежали кучами. Оружие италийцев не отличалось от оружия ромеев, тела
- тоже. Разве можно сказать, где взят трофей? Нарзес платил.
     Другие ничего не приносили, чтобы порадовать взор Главнокомандующего.
Такие особенно громко восхваляли свои подвиги. Нарзес платил.
     Кто-то,  получив с  шеста уздечку,  изукрашенную колечками и бляхами,
грубо кинул награду под  копыта смирной лошади Главнокомандующего.  Солдат
ошибся,  сочтя  позолоченное серебро  начищенной  медью.  Нарзес  приказал
заменить отвергнутую награду другой,  хотя с ним были верные ипасписты,  а
солдат дик и дерзок.
     Раненые требовали возмещения за  кровь.  Некоторые явно были вымазаны
чужой кровью, взятой у раненых. Нарзес делал вид, что обманут, и платил.
     Все хотели быть внесенными в списки особо отличившихся. Нарзес никому
не  отказывал.  Писцы  заполняли длинные свитки  ситовника.  Впрочем,  чем
больше  лучших,  тем  проще.  Отличие,  данное  слишком  многим,  лишается
значения. Уже было записано более сотни имен победителей Тейи, метнувших в
рекса смертельный дротик.
     Перед ущельем было все то,  что было вчера.  Сариссы,  мечи, дротики,
схватки, тела. Тела, схватки, дротики. Пыль.
     Пыли  сделалось больше.  Истолченная ногами полоса земли  стала шире.
Засохшая кровь пылила вместе с землей.
     Италийцы поодиночке отходили для  отдыха.  Никто не  бежал.  Никто не
отступал.
     Италийская фаланга медленно таяла.  Таяла и фаланга ромеев. Она таяла
быстрее италийской.  Ромеев было в  двенадцать раз больше,  чем италийцев.
Они могли менять и трех за одного.
     Нарзес приказал доставить поближе к солдатам вино, хлеб, мясо. Телеги
подвозили мехи и амфоры со свежей, гладкой водой реки Дракона.
     Главнокомандующий,  когда пыль относило,  видел, что кто-то заботится
об  италийцах.  Там не  было прислуги,  как в  имперском лагере,  не  было
торгашей,  которые сегодня по  приказу даром  поили  и  кормили солдат.  -
Нарзес  платил  за  все.  У  италийцев  раненые  старались поддержать силы
товарищей.
     Опять  солнце  холодело,  собираясь спрятаться в  море.  Охладевала и
битва.  Ромеи первыми начали отход.  Из италийской фаланги вместо дротиков
вырывались вызовы, отравленные жестокой и нехитрой солдатской иронией:
     - Приходи завтра глотать железо!
     - Не забудь застегнуть панцирь!
     - Захвати с собой жизнь, я возьму ее!
     Так  же  лежали мертвые,  так  же  летали стрижи,  так же  сменили их
летучие мыши. Кричали совы.
     Так же  всю ночь черная пасть ущелья,  ничем и  никем не  защищенная,
была  открыта для  ромеев,  и  ни  один  из  них  не  подумал помешать сну
италийцев.
     Под Молочной горой,  на  узеньких полосках суши под кручей,  валялись
обломки  италийского флота  и  непогребенные скелеты италийцев,  очищенные
добела крабами и птицами.
     Для человека нет вечности, есть однообразие повторенья.


     Утром  третьего  дня  италийцы подняли  перед  своей  фалангой крест,
связанный из двух сарисс, - вызов на переговоры.
     Нарзес  приказал вывесить белое  покрывало из  своей  палатки в  знак
согласия принять уполномоченных.
     Империя победила.  Пусть  пустые,  пусть  разрушенные,  города Италии
получат окладные листы.  Каждый еще  живой  подданный будет обязан платить
тридцать разных  налогов.  Землевладельцев объединят в  курии  с  круговой
ответственностью,  и  каждый владелец получит право распорядиться не более
чем  четвертой  частью  своей  земли,  скота,  орудий.  Три  четверти  его
достояния империя схватит сразу, как залог. Недоимки же будут преследовать
наследников и  наследников наследников,  делаясь  достоянием  рода,  неким
постоянным признаком подданного, подобно шерсти овцы, мясу быка, коровьему
вымени.
     Последние неподданные приближались, чтобы сдаться империи.
     Наместник Божественного,  видимая Тень  базилевса,  Главнокомандующий
Запада, многолетний Хранитель Священной Казны, бывший пленник, изловленный
имперским солдатом в Армении ребенком и искалеченный работорговцем, Нарзес
тщетно пытался найти  знакомые черты под  шлемами послов последнего войска
Италии.
     Тщетно  вглядывались и  ромейские военачальники;  маски  из  грязи  и
разросшихся бород заменили лица.
     Не только Индульф,  которого знали многие,  остался неузнанным. Никто
не  признал  Геродиана,  бывшего  ромея,  бывшего  ромейского  полководца,
когда-то начальника пехоты,  перешедшего к италийцам. Хотя именно Геродиан
ответил на вопрос Нарзеса о старшем:
     - У нас нет старшего, мы все уполномочены войском, все мы - старшие.
     - Так  вы  не  избрали преемника Тейе?  -  спросил Нарзес,  не  желая
произнести слова "рекс".
     - Нет, не избрали, - ответил другой италиец.
     - Вы хотите сдаться империи? - опять задал вопрос Нарзес.
     - Нет, мы не сдаемся, - сказал третий италиец.