...Утомившись, застыла Мать-Земля,  Берегиня...  Повольники  справили
торжественную тризну по Доброге и собрались на вече:  не годится пустовать
месту, оставленному славным первым старостой.
     Размышляли. Не на словах, не в спорах, - в мыслях примеряли на других
и на себя тяжкое бремя старосты, которому должно будет, как делал Доброга,
думать о других,  - не о себе. Немногословно судили, и в суждениях молодые
парни,  пройдя от  дома пути,  где иной день надобно считать за десять,  а
иной - не за месяц ли равнялись разумом со старшими.
     Порешили возложить бремя на Одинца:  пусть же друг и побратим Доброги
идет  мудрым  следом усопшего и  тот  след  не  портит.  Отказов Одинца не
приняли.
     Обещаясь  товарищам в  верной  службе,  Одинец  просил  простить  его
молодость, по которой он может что-либо и не так совершить,  просил у всех
доброй воли на общее благо.
     И  впервые на  ледяных берегах выбеленного Зимой моря раздались слова
издревле великой непреходящей русской клятвы:
     - Всегда, везде и во всем стоять одному за всех и всем - за одного!
     Земля, Небо и Вода запомнили обещание...
     А что за измену ждут смерть и позор,  горчайший всякой смерти,  о том
люди не поминали. То все знали без слов...



Глава пятая

1

     Зимой  в  двинском острожке малолюдно.  Меньше трети народа осталось.
Отеня ушел на зимние ловли.  Он не один отправился: с ним пошли дочь Дака,
Отенина женушка-биарминка,  и сам Дак,  тесть новгородца. С ними повольник
не соскучится в Черном лесу.
     Янша и Игнач думали вдвоем топтать снежные путики,  охотничьи дорожки
и с глазу на глаз коротать ночи в тесной избушке.  А ушли втроем.  Биармин
Киик  правильно рассудил,  что  его  друг  Отеня обойдется без  него и  не
пропадет вместе с Даком.
     Карислав ушел вдвоем с женой Илей.  Засев где-то в глухомани, молодец
охотник проверяет силки и западни, настораживает сторожки и изготовляет из
дерева и жилок капканчики,  как прочие повольники. Вернувшись с обхода, он
снимает шкурки со зверушек и  распяливает дорогие меха на мерных щепочках.
Для каждого зверя полагается пялка своей мерки.
     Кариславу во всем помогает молодая жена,  которая ему и песню споет и
согреет сердце мужа доброй лаской.
     Одинец не вспоминает об Иле,  будто такой женщины и  не было на белом
свете.
     Таков уж Одинец.
     Его не изменишь, не переделаешь, как можно перековать топор иль пилу.
     Новгородец пишет  гвоздем  на  бересте,  а  жизнь  незримо  выводит и
выводит на  человеческом лице свои буквицы-морщинки -  их  не  утаишь,  не
переменишь.
     Каждое лето,  каждое горе и ежедневный труд отмечаются жизнью на лице
человека.  На  голом женском лице эти знаки читаются легко.  Борода и  усы
мужчины прячут грамоту жизни.  Пока в  бороде не  прорастут белые,  как на
спине лисовина,  волосы,  лишь по повадке,  а не глазом узнаешь - с парнем
встретился или со зрелым мужем.
     Сувор  и  тот  забыл,  что  Одинец ему  почти  что  ровесник.  Другие
повольники разговаривают с Одинцом,  как со старшим.  Вернее сказать,  они
говорят,  а Одинец слушает.  Новый староста не имел,  как славный Доброга,
дара  красивой и  свободной речи,  которая лилась из  уст  Доброги подобно
песне. Слово Одинца было редко.
     Староста-кузнец успел переделать все сырое железо,  бывшее в ватажном
запасе, и с началом зимы погас огонь в кузнице. Ныне горн задували лишь по
случаю, для починок.
     Еще до своего избрания Одинец, по доверию от ватаги, вел с биарминами
всю  мену железных изделий на  меха.  Как-то  кричал один из  повольников,
рыжий  Отеня,  что  слишком-то  дешево  отдают биарминам каленые гарпунные
насадки.  В ватаге заспорили,  но согласились,  что Одинец прав. До самого
жадного дошло,  что если бы хотели поменяться и уйти,  другое дело. А коль
порешили усесться у моря навечно, так для чего же с биарминов драть десять
шкур? Хватит и четверной цены против новгородского торга, как сами платили
боярину Ставру.
     Конечно,  тот человек,  у  которого ничего не было и  нет,  а  сам он
нагляделся на  чужие  достатки,  бывает жаден  сверх  всякой меры.  Такому
кажется, что и есть он будет - не наестся, пить - не напьется.
     И голодный,  дорвавшись до своего счастья, впивается в богатство, как
волк в подъяремную жилу загнанного по насту сохатого.
     Так-то  оно так,  а  все же  сколько ни  голодает человек,  но  он не
волчьей породы. Повольники пригляделись к Черному лесу, к Двине, к морским
берегам.  И  самая тугая ватажная голова поняла,  что  привела его дальняя
дорожка не зверем,  с оглядкой и ворчаньем поспешно глотать легкую добычу,
но по-хозяйски владеть обильными угодьями.
     Тяжелый долг боярину Ставру сначала облегчился щедрым даром покойного
старосты,  а  после  находки  клада  моржовых зубов  и  совсем  свалился с
повольничьих спин. Еще не прошел полный год, а уже кончилась кабала.
     Не на боярина, - на себя работает ватага, сами себе хозяева. И добрым
словом лишний раз поминают Доброгу за то,  что он отказался платить Ставру
долю во всей ватажной добыче.
     Оставшиеся на зиму.  в острожке повольники любят, сбившись в холостую
избу, посудить о будущих делах:
     - Надобны морские лодьи, как Доброга наказывал...
     - Железо всего нужнее.
     - К Новгороду искать пути-переволоки.
     - Готовить огнища под хлеб.
     - Налаживать кожевни.
     - Умельцев заманивать.
     - Побольше раздобыться рогатым скотом и лошадьми.
     - Железо в болотах найти, тебе говорят!
     - Не пускать купцов, не пускать бояр, все торга будем сами вести!
     - Пристань на Двине ставить, как в Городе!
     - Не всем же жениться на биарминках, девок достать бы из Новгорода.
     - Ишь,  девушник!  Люди о  деле,  а ты о девках.  Девку себе ищи сам,