учиться,  когда всей душой тянется к  знанию,  но  биармины делали быстрые
успехи.
     Наука шла без лишних слов.  Одинец не  умел и  не любил многословить.
Каждое его  слово  гвоздем влезало в  головы биарминов.  Сходясь на  общей
работе,  кузнечные подмастерья,  которых звали Расту,  Тролл, Онг и Болту,
скорее  друзей  других  ватажников осваивали новгородскую речь.  И  Одинец
первым из повольников начинал все лучше понимать по-биарминовски.
     ...Ватажному старосте не  пошли  впрок  дальние  дороги,  повольничья
жизнь и морской берег.  Не было здоровья Доброге.  Его не оставлял кашель,
его знобило.  Он  слабел телом и  уже не примером,  а  одним ясным разумом
держал ватажников в руках.
     Бывалый охотник боролся с  болезнью,  не  хотел лечь в  новой избе на
скамью и забыться на мягкой медвежьей шкуре.  Доброга и с повольниками и с
биарминами на расшивах и  на кожаных лодьях рыскал по Двине и  по морю.  А
что дальше, там, за морем?
     Биармины рассказывали,  что морские берега от двинского устья сначала
расходятся,  а  потом поворачивают на сивер.  У  биарминов было предание о
месте где от одного морского берега на другой,  с восхода на закат,  можно
переплыть дня за два.  Биармины не ходили в море далеко.  А что же за тем,
за узким местом? Говорят, что берега опять расходятся.
     Поплыть бы  туда,  поискать настоящий край Земли...  А  не другому ли
придется рыскать  в  море?  Доброга никому  не  признается,  но  все  чаще
задумывается:  другие до  него уходили из  жизни,  и  ему припасена та  же
судьба.
     Никогда не  бывало таких мыслей.  Теперь-то только и  жить с  молодой
женой, которую Доброга любил всей душой, как никогда никого не любил.
     Заренка же  забыла ревнивые девические мысли  о  водяницах,  ходит за
мужем,  ждет,  что  болезнь пройдет с  зимними холодами,  как было прошлым
летом, и ни о чем дурном не думает. Она видит, что любый весел и счастлив,
бодр духом. У него на щеках играет румянец, глаза ясней, чем у молодых. Да
и не старый муж у нее.
     О  конце  помышляет тот,  кто  чувствует его  приближение.  И  никому
другому его не понять. Так лучше. Всему свое время, свой час.


3

     Доброга любил  зайти в  кузницу,  поглядеть как  в  горне горит яркое
пламя и  как  яро  рдеет железо.  С  наковальни,  из-под  большого молота,
которым бьет подручный,  сыплются звездочки искр,  гаснут,  за ними спешат
новые.  Малый молоток ходит указчиком.  Мастер звякнет им по наковальне, -
подручный понимает.
     На кузнецов хорошо смотреть.  Биармины позавесили грудь и ноги кожей,
волосы стянули ремешками, руки голые, черные от угля и окалины. Заправские
кузнецы! Научаются железному делу и не в шутку, будут мастерами.
     Новгородской земли  прибыло,  новгородцы  имеют  в  биарминах  верных
союзников,  друзей и  опору.  Эх,  подольше бы  пожить!  Здесь тоже  будет
пригород.  Мал  острожек,  но  дорог почин.  Доброга подозвал Одинца.  Они
сидели рядом  на  сосновой плахе.  Ватажный староста рассказывал,  как  он
сызмальства бродил по  Черному лесу,  сколько троп топтал.  Всякое бывало.
Случалось  по  два  и  долее  лета,   кроме  своих  товарищей,  не  видеть
человеческого лица.  С  чужими приходилось не  одним  добром считаться,  -
делить дорогу рогатиной,  ножом,  стрелой,  лить кровь.  Сердце тешилось в
схватках.  Но  теперь Доброга понимал,  что  нет  хуже свары и  боя  между
людьми.  Много земли,  до чего же много!  Не обойдешь землю,  не обоймешь.
Нужно жить на земле радостно и просторно, без всякой обиды другим людям.
     - Не так делаешь!  - крикнул Одинец подмастерью. Показав Расту, что и
как нужно, он вернулся к Доброге.
     А у того новое слово:
     - Мы с тобой хотели смешать кровь.
     - Смешаем.
     Перед вечером все ватажники собрались на  морском берегу,  на  опушке
Черного леса.  Вырезали пласты  мшистого дерна  и  в  мягкой  земле  между
черными корнями выкопали ямку.
     Товарищи стянули Доброге и  Одинцу руки ремнем и острым ножом с одной
руки  на  другую царапнули одним  взмахом.  Братья опустились на  колени и
вытянули  над  ямкой  связанные руки.  Кровь  слилась  в  одну  струечку и
закапала в землю.
     Товарищи накрыли братьям головы дерном,  и оба громко клялись Небом и
Ветром,  Солнцем и Месяцем, Лесом и Водой, Стрелой и Мечом, Сохой и Серпом
быть верными, поровну делить горе и радость, труды и добычу и все, что или
в руки придет, или навалится, на спину.
     Сырая  земля  приняла братскую клятву  вместе с  кровью и  навечно ее
сохранит.
     Не вставая, Доброга сказал тихим голосом для одного Одинца:
     - Тебе оставляю все. Все и всех. Прими.
     - Приму.
     - Не разумом, сердцем прими. Не по клятве, возьми по любви.
     - Возьму, - шепнул брат брату.
     Вслед за Доброгой и Одинцом другие совершали священный и чтимый обряд
побратимства.  И  парами,  как Доброга с Одинцом,  и по четверо вытягивали
наперекрест руки  над  общей  ямкой.  Ватага  слеплялась братской кровью и
скреплялась торжественной клятвой.
     Ямку  засыпали и  обратно уложили дерн.  Сверху полили сладкой водой,
чтобы  поскорее  срослись травяные корешки,  кругом  поставили оградку  из
живых ивовых черенков.



Глава третья

1

     Оводы,  пауты,  слепни  и  хищная  строка  нестерпимо резали звериную
шкуру.  Мошка-гнус  жгла  губы,  глаза  и  нежное  вымя  оленух.  От  муки
мученической олени забежали в  реки,  и  речные воды  охладели.  Поднялись
толстые ночные и знобкие утренние туманы.  Мошка ослабела, комар отяжелел,
спрятались слепни-оводы. День укоротился.
     Окрепли свечи на сосновых ветках, хвоя потемнела. На Черный лес нашла
Дрема.  Лесная птица  молча  кормилась на  зрелых богатых ягодниках Птенцы