Чужаки отгреблись еще  дальше от  берега.  Мужик хотел еще  посчитаться за
товарищей и за свое разорванное ухо, но Доброга позвал его:
     - Будет. Не мечи стрел, береги.


2

     Из  леса  потянуло дымком,  за  засекой  кто-то  ходил.  Два  десятка
повольников обошли засеку по воде, бросились в лес и заметили чужих. Сувор
настиг одного из них и уложил краем щита.  За остальными не погнались,  из
страха попасть в засаду в незнакомом месте.
     Подобрали оружие, брошенное убежавшими чужаками: гладкую, как цепилка
от цепа,  палку со вставленным в толстый конец моржовым зубом, еще дубинку
с  прикрученным жилами  большим острым кремнем,  и  олений рог  на  палке,
похожий на  тот,  с  которым Биар  вышел к  повольникам на  мысу.  Нашлась
мазанная глиной корзинка с  горячими углями,  тоже похожая на  биаровскую.
Только тут хватились повольники: а где же сам Биар с девушкой Бэвой?
     Их не было,  они убежали,  а как и когда, того в общей суматохе никто
не видел.
     Повольники рассматривали оружие чужаков.  Плохое.  От него достаточно
одной кожаной подкольчужной рубахи,  не  то что кольчуги.  Сделано хорошо,
прочно,   но  против  железного  ничего  не  стоит.   Чужаки  не  выдержат
рукопашного боя.  А  чтобы укрыться от  стрел,  Доброга придумал на  борта
расшив  набить еще  по  две  доски,  для  весел  прорубить дыры  и  сверху
прикрыться плетнями из веток.
     Раненых  уложили на  хвойные постели и  залили  раны  топленым жиром.
Заренка держала на коленях голову своего двоюродного брата Радока.  Радоку
стрела угодила в  бок.  Вырвали ее.  Парню плохо.  Едва слышным голосом он
просил, чтобы сестра спела любимую и грустную новгородскую песнь:

                    Ты скажи, расскажи, расскажи, не забудь,
                    передай, повести всему людству.
                    От отца не скрывай, от братьев не таи,
                    матке слово снеси.
                    Что пропал я не зря, не сглупа потонул,
                    не в болоте загряз, не в гульбе я пропал.
                    Сговорился я сам с Черным лесом глухим,
                    обженился я сам на широкой реке.
                    Доброй волей пошел, доброй волей гулял,
                    доброй волей все взял.

     Радок смотрел в вольное небо и шевелил губами.  Ему казалось,  что он
тоже что-то поет.
     Но  ему мнилось,  что кругом не  товарищи,  что он лежит не на мягкой
хвое и не воздухом дышит. Его колыхала прозрачная, мягкая, теплая волна, и
он опускался в подводное царство.  К нему склонялись и его ласкали водяные
розы. Он уходил глубже. Из чашечек роз выплывали красавицы, обнимали парня
белыми руками, и он не мог насытиться счастьем...

                    Сговорился я сам с Черным лесом глухим,
                    обженился я сам на широкой реке.
                    Доброй волей пошел, своей волей гулял,
                    я сам долю нашел, сам ее я и взял...

     Вода холодела и  темнела.  Радок затрепетал,  искал и прижимал к себе
невиданную красавицу,  чтобы согреть сердце о сердце,  приподнялся, глядел
не  мигая,  но  более не  видел.  Сестра прикоснулась к  спокойному лицу и
смежила брату веки. Роняет теплые женские слезы.
     На руках Или другой повольник прощался с жизнью.


3

     Повольники трудились без  отдыха всю  короткую ночь,  нарастили борта
расшив и наготовили плетней. Теперь и настоящей стрелой не пробьешь, не то
что слабой костяной.  Можно сталкиваться на воду и считаться с чужаками за
своих покойников.  Из раненых семеро уже похолодели,  а двое выходятся или
нет - кто скажет.
     В лесу за засекой, где стоял дозор повольников, было спокойно, и река
против случайного стана опустела. Но чужаки не ушли.
     На  том берегу над деревьями и  кустами поднимались дымки от костров.
Бубны стучали и там и в лесу этого берега.  Пересвистывались дудки. Чужаки
переговаривались.
     Доброга на  одной расшиве выплыл на стрежень.  В  излучине ниже стана
были причалены большие лодьи чужаков.  Доброгу заметили.  Чужаки бежали по
берегу и лезли в лодьи, готовясь отчаливать. Часто и тревожно били бубны.
     Выше стана прямо на  реке стояли на якорях пять больших лодей.  Около
них,  как собаки на поводках, держалось десятка два маленьких лодок. Двину
берегли с обеих сторон и держали повольников в осаде.  Доброга вернулся на
стан.
     Повольники обсуждали, как им быть. Выждать, чтобы дело само показало?
Чужаки дождутся,  когда ветер потянет с  берега,  зажгут лес и  выкурят на
воду...  И  кто же знает,  не послали ли они еще за своими?  Лучше тотчас,
первыми напасть, не теряя времени попусту. И так и так - драться.
     Да,  быть бою. Три расшивы, укрытые от стрел, смогут смять и потопить
большие лодьи чужаков.  Одну уже разбили.  А  о малых лодочках и судить не
приходится.  На  воде верх будет за  повольниками,  хотя их  осталось лишь
четыре десятка, а чужаков будет несколько сотен.
     Повольники судили правильно,  и Доброга соглашался сначала напасть на
верхние лодьи,  потом  смять  нижние.  Чужаки сами  разделились.  Побить -
побьем. А дальше что?
     Некоторые товарищи предлагали вернуться на  свою реку,  как  привыкли
называть Вагу.  На ней места много и нет чужаков. Другие настаивали побить
и покорить чужаков, взять выкуп и обложить погодной данью.
     Как случалось и  на  больших и  на малых вечах,  повольники разбились
почти поровну и, отстаивая свое мнение, бранились и грозились. В увлечении
одного столкнули в реку -  хорошо,  что на мелкое место.  А бубны чужаков,
будто принимая участие в споре, били часто и тревожно.
     Доброга крикнул:
     - Чужаки налетают! Чужаки!