богатство?
     Рассердился Доброга и притопнул лыжей:
     - Эк дурень!  Кто же повинен?  Мы жадно гнались за этим богатством. Я
его не хочу.  Отрекаюсь от него.  Я сюда шел не за ним.  Отдаю все Ставру.
Снимем его оценим, и пусть приказчик принимает за долг. Мое слово крепко.
     Доброга отошел на  берег и  повесил голову.  Не  бывало у  него таких
товарищей, какие погибли в Черном лесу.
     Кто прожил двадцать лет,  тот прав, ожидая от жизни нового и лучшего.
Но кто прошел сороковой год, знает другое. У Доброги не будет больше таких
товарищей.
     Он смотрел на другой берег реки.
     В  излучине стоял  мертвый,  сухой лес.  Одни  лесины упали,  другие,
потеряв хвою,  ждали, пока и их не столкнет ветер. От мертвого места веяло
тоской.  Старый лес  догниет.  Но  земля,  которая знала его  молодым,  не
останется  пустой.  На  вскормленной  почве  возьмется  и  усилится  новая
поросль, будет жить свой срок...
     Доброга не слышал,  как к нему подошел Одинец.  Одинец,  для которого
сердце девушки было  запечатанной тайной,  который не  мог  эту  тайну  ни
раскрыть, ни прочесть, разбирался в душе Доброги лучше, чем в самом себе.
     - Что же ты,  староста, повесил голову? К чему ты тоскуешь о былом? -
говорил он  Доброге.  -  Тех ты  не  воротишь.  Что же,  разве у  тебя нет
товарищей?
     Ватажный  староста  оглянулся  и  посмотрел в  глаза  Одинцу.  А  тот
продолжал свое:
     - Есть у тебя товарищи.  Чем тебе плохи Сувор, иль Радок, иль Отеня с
Кариславом?  И  другие найдутся,  сколько захочешь.  Ты скажи -  и за тебя
каждый постоит. Ты захочешь - пойдет за тобой любой из нашей ватаги и свою
кровь смешает с твоей...
     "Нет,  Одинец не парень, а мужчина", - думал Доброга. Староста постиг
в  один миг силу и  гордость души Одинца и  не знал,  мог бы ли он сам так
поступить.  Они были равны, и между ними никто не стоял. Доброга мог бы не
задавать Одинцу такого вопроса и все же спросил:
     - А ты хочешь быть моим братом?
     - Да.



Глава третья

1

     Черный  лес  помутился.  Шныряли  повольники,  заплетая чащи  лыжными
маликами.  Люди наставляли силки,  настораживали западни, прятали капканы,
высматривали берлоги. На реке рубили проруби, доставали рыбу в мережи и на
крючки, продергивали малый невод.
     Побродят и  уйдут,  а  реку  очистит  ледоход.  Нет,  стучали топоры,
скрипели пилы, тукали тесла. И это было страшно для лесного покоя.
     На  другом берегу повольники расправлялись с  сухостоем.  Они  решили
этой же весной бросить в землю яровые семена.  Не уродит ли новая землица?
А с осени посеют озимое. Удобренная пеплом почва не обидится на то, что ей
не дали покоя.
     Повольники тщательно приглядывались к новым местам и находили, что на
здешней реке лед толще волховского,  а  речная вода была и слаще и гораздо
светлее чем дома.  Едва прошел солнцеворот, но солнце сильнее грело, чем в
Новгороде, не было таких туманов. Не будет ли и лето теплее ильменского?
     Заренка  вместе  с  братьями готовили бревна,  а  Доброга  с  Одинцом
мастерили расшиву.  Они  обтесывали ель толщиной в  два обхвата,  отбивали
натертой углем веревкой борта.  Нос и корма одинаковые, а длина в двадцать
шагов. Борта оставили толщиной в три пальца, а дно - в шесть.
     Распустили бревно  на  доски  и  досками  расшили  лодку-однодеревку,
нарастив внахлестку по  три  доски на  каждый борт.  Такая расшива хоть  и
неказиста,  но  может поднять шесть лошадей иль двадцать людей.  И  в  ней
можно плавать и по озерам, не только что по рекам
     Ватага трудилась без устали,  осваивая новое место. А все же и Черный
лес  и  чужая река страшили иных ватажников,  стоило подумать о  том,  что
кругом на десятки дней пути было пусто.  Иметь бы крылья, подняться в небо
и взглянуть, где родная сторона! Как же быть? Скорее за дело. Летит желтая
щепа,  и вздрагивает дерево. А ну, еще! Ствол кренится, рвет недорубленные
волокна.  Пошел!  Ломая сучья,  лесина ухает наземь не  зря,  а  куда было
намечено.
     Мужик оглядывает лезвие топора:  не  выщербилось ли?  Самое дорогое -
топор,  и,  пока железо цело,  лес не  страшен.  Проведет мужик пальцем по
лезвию и вразвалку пойдет к точилу.  Товарищу скажет:  "Ну-тка,  покрути".
Тоски уж и нет!


2

     По времени и по солнцу пора наступать весне, но она опаздывает против
новгородского счета.  Держится снег  нет  туманов,  которые его  едят близ
Ильменя.  Дни ясные,  и под лучами тает, вокруг комлей опустились глубокие
лунки. Чуя весну, деревья оживают и теплеют.
     По  ночам студено,  и  снег  затягивает крепким настом.  Пришло время
гнать сохатого лося и тонкорогого оленя.  Свежего мяса хватает на всех без
отказа,  и  все  же  прихватывает весенняя хворь.  У  некоторых ватажников
слабеют и кровоточат десны.
     От хвори лечились отваром сосновой хвои. Было противно пить смолистое
зелено-желтое снадобье, но оно хорошо помогало.
     Время брало свое. На высоком речном берегу открылись камни и земля. В
полдень черный  обрыв  парил.  И  видели ватажники,  что  будут  они  и  с
пушниной, и с хлебом.
     Работа спорилась,  и  сухостой был готов к  палу.  Огонь пускают в те
дни, когда в лесу еще держится снег, а на огнище уже сошел.
     По веткам прыгали парочки синиц.  Дожидаясь скорого тепла, синицы уже
разобрались,  чтобы  не  тратить дорогого времени на  выбор дружка в  дни,
когда придется вить гнездышко.
     Разумный человек чувствовал весну не хуже несмышленой пичуги.  Черный
лес слушал человеческие песни.  Женатые устроились в  своих шалашах.  А  у
тех,  которые с  собой  сманили девушек из  Города,  не  всегда устроилось
задуманное. Уж лучше смолоду разбежаться, чем маяться до седых волос.