самых сильных и  бойких парней.  Они  о  себе говорили:  "Мы  с  Одинцом".
Доброга видел,  что  на  Одинца можно было положиться.  Парень имел лесное
чутье,  как видно,  отроду, Одинцова дружинка умела на ходу подхватывать и
дичь и пушнину. Они походя поймали полсорока соболей и куниц.
     Много,  много было всяких зверей на  полянах,  прогалах,  на  опушках
мерзлых болот,  среди корявых березок,  в  зарослях тальника,  в камышовых
займищах.  И  то сказать,  что одно болото показалось шириной с Ильменское
озеро.
     Ватага   проходила  местами,   богатыми  пушным   зверем.   Ватажники
заколебались.  Чего тащиться дальше?  И здесь хорошо.  На дневке собралось
ватажное  вече.  Почти  половина ватаги,  человек  около  сотни,  захотела
отделиться: "Пусть кто хочет, тот бредет дальше, а нам хорошо и здесь".
     Согласные пошли на  несогласных с  кулаками.  Ватажники схватились за
топоры и рогатины. Спасибо. старостам помог Одинец со своими ребятами.
     Новгородский мужик,  когда  разойдется,  становится зверь зверем.  Но
когда успокоится,  то нет человека разумнее его. Доброга убедил людей, что
им нет расчета оставаться в лесу.  Летом здесь шага не ступишь из-за топей
и  болот.  Негде пустить пал и  сеять хлеб.  Да и недолго спины ломать,  -
заповедная река близко.  Кто захочет, сможет оттуда легко бегать на зимние
ловли в эти места.
     - Что же ты раньше не говорил, что близок конец?
     Драчуны разошлись и пошучивали:
     - Что-то у тебя нос разросся!
     - Свой пощупай, у тебя не лучше.
     В  сваре пострадал один человек -  за деревом нашли старшего Ставрова
приказчика со свернутой шеей.  В чужом пиру похмелье.  А как его уходили -
никто не мог сказать. Видоков не было, и не пришлось вести розыск.
     Доброга про себя подумал на Одинца.  Но ватажный староста помнил, что
парень был все время на виду и растаскивал сцепившихся ватажников.  За ним
было легко уследить: таких рослых, как он, в ватаге насчитывалось немного.
     Мертвого не  воскресишь.  Доброга напомнил ватажникам,  что  придется
побольше поберечь оставшегося младшего приказчика.
     Через много лет  выяснилось,  что  с  приказчиком расправился один из
охотников, которого приказчик обманул на торгу еще в Новгороде.
     Доброга же  сказал Заренке,  что  кто-кто,  а  Одинец не  причастен к
убийству. Но девушка с той поры сделалась еще холоднее к Одинцу.
     Вскоре  случилось,  как,  идя  в  передовых,  Одинец  услышал  чей-то
короткий вскрик и  метнулся на  голос.  На снегу -  матерая рысь-пардус на
человеке, которого она сбила с ног броском с дерева.
     Одинец одной рукой схватил зверя за короткий хвост, другой - за спину
и хряснул о сосну двухпудовым жилистым телом.
     Хищная лесная кошка  изогнулась в  смертной судороге,  а  из  сугроба
поднялся Доброга.  Рысь разодрала шапку и  высокий ворот полушубка,  но не
успела прокусить шею старосты.
     - Ты?!  - не то спросил, не то утвердил Доброга. Было видно, что рысь
его ничуть не испугала.  - Видно, голодная, - махнул он на зверя. - Ну и с
людьми еще не встречалась... А ты - благодарствуй?
     - Ничего, - ответил Одинец, с чем они и расстались.


3

     Минула  темная "волчья ночь",  когда  стая  идет  за  волчицей и,  не
страшась ни  топора,  ни  рогатины,  ни  человеческого духа,  бросается на
людей.
     Волки  выходили к  ватажным привалам,  и  за  кострами горели  волчьи
глаза.  Звери,  которые никогда не видели человека, ляскали зубами и выли,
но побоялись многолюдства.
     День прибавлялся. "А что же Доброгино обещанье, где река?" - начинали
ворчать ватажники.
     Доброга шел  впереди вместе  с  Одинцовыми ребятами,  третий день  не
возвращался к обозу и ночевал у случайных нодей. Он искал.
     Он говорил Одинцу -  ступай туда, а сам брел, всматриваясь в деревья,
будто спрашивая их - не ты ли? Вырвавшись из чащи на полянку, он озирался:
"Не здесь ли ходили мои ноги?"
     Со старостой шла собака,  чуяла хозяйскую заботу и хотела помочь,  но
без толку.  У Доброги была собака,  но пришлось и ей оставить свои кости в
Черном лесу.  Эта -  новая.  Ей не объяснишь,  что нынче охотнику нужны не
зверь и не птица.
     Доброга идет медленно,  и собака подбирается,  хотя и не понимает, на
что нацелился человек.
     Вот на  стволе кора сбита двумя ударами топора,  стесана заболонь,  и
смола залила древесину.  Охотничий затес -  зеркало, хорошо видное издали.
Доброга узнал место и побрел по затескам былым охотничьим путиком.
     Он  проложил через знакомый березняк лыжню и  выбрался на поляну.  Он
узнал пни  от  деревьев,  которые рубил вместе с  товарищами.  Вот  и  его
острожки.  Стены срублены не по-избяному,  а  тыном,  торчмя,  и  прикрыты
толстой кровлей из корья. Добрались, стало быть...
     Здесь было все так,  как оставил Доброга.  У  острожков вместо дверей
вкопаны жерди. Все цело. А кому трогать? Людей нет, зверь не сломает.
     Староста  изо  всей  мочи  свистнул  сквозь  пальцы.  Вскоре  в  лесу
замелькали люди. Первым прибежал Одинец.
     Ребята растащили жерди и  вошли в  острожек.  Помещение имело в длину
шагов двенадцать,  а в ширину не больше четырех. Сверху нависали хвосты от
тесно навешанных шкурок.
     Одинец высек огня, загорелся берестяной факел. Показалось, что наверх
не просунешь руки,  так стиснулись соболя, бобры, куницы, выдры. Среди них
горностаи  были,   будто  первый  снег  в   борозде  поля.   Лисьи  хвосты
свешивались,  как  пучки  чесаной кудели,  но  здесь  кудель была  черная,
продернутая серебряным волосом...
     Береста догорела,  пустила чад и потухла.  А молодые повольники так и
остались с задранными головами и разинутыми ртами. Второй-то острожек тоже
полон пушнины! Великое богатство, такого не найдешь в Новгороде и у самого
Ставра!
     - Великое-то великое, - сказал Доброга с тоской, - но оно не мое.
     - А чье же? - спросил Одинец.
     Доброга вывел его на волю и показал на дальний край поляны:
     - Там один друг,  в лесу другой...  Третий в речке.  Вот и соображай,
чье богатство! Дорого за него заплачено, пропади оно пропадом!
     - Чего же так?  -  удивился один из парней.  -  Да разве оно повинно,