обязанная  сдать  солдат  по  набору  империи,  не  интересовалась прошлым
добровольцев.  Малх скрыл свое происхождение.  Жонглер тот же гимнаст - из
Малха легче сделали солдата, чем из пахаря.
     Шла война с персами, какая-то по счету, ибо с персами воевали всегда,
во всяком случае с лет вавилонского столпотворения, когда бог смешал языки
людей.  Может быть,  один  Малх  во  всей армии мог  сколько-нибудь связно
рассказать о  столетиях вражды,  которая вопреки общему  мнению окружавших
его  была  вызвана  сначала  налетами эллинов  на  Азию,  а  затем  стойко
поддерживалась хищным  давлением  на  Восток  Римской  империи,  неустанно
искавшей жертву  для  очередного грабежа.  Теперь полководец Велизарий вел
три легиона и несколько тысяч конницы из дружественных империй сарацинов и
других  наемников-варваров.  Обе  стороны  избегали  решительных сражений.
Зимние  дожди,   захватившие  армии   вблизи  развалин  Вавилона,   лишили
противников подвижности. После нескольких стычек было заключено перемирие.
Для  Малха последовали два  года коротких переходов и  длительных стоянок,
перемежавшихся  не   слишком  кровопролитными  столкновениями.   Малху  не
пришлось участвовать во  взятии городов,  но  он собрал небольшую добычу с
трупов персов и своих.
     Жизнь  легионера  прискучила  Малху.   Он  заболел:   не  разгибалась
поясница,  он волочил ногу,  страдая от постоянной боли.  Бывший мим легко
изобразил  распространенную  солдатскую  болезнь.   Выслужившиеся  солдаты
получали  право  на  некоторое  обеспечение  по  старости.   Тяжелая  пята
Юстиниана наступила и на эту привилегию. Впрочем, краткость службы не дала
бы Малху права на пенсию.  Но он получил свидетельство, ограждавшее его от
бдительности дорожных застав.
     Малха влекла Александрия -  горло Нила  и  голова Египта.  Попав туда
вторично, он встретился с людьми, владевшими наукой чарования взглядом. Но
поиски смысла бытия казались Малху интереснее магии.
     Данное в  детстве дано навсегда.  Мысль у  Малха но  отнимут,  как  и
умение довольствоваться малым.  Малх  существовал на  три  обола  в  день,
солдатской добычи должно было хватить надолго.  И опять,  как говорил Малх
новым друзьям,  он, подобно воробью, запертому в доме, ударяется об одни и
те  же  стены.  Эллин -  он не мог не видеть в  Риме,  раздавившем Элладу,
только дурное.  В  этом крылось,  Малх сам  это  понимал,  мешающее истине
лицеприятие,  хотя он понимал и неизбежность крушения Эллады, растерзанной
взаимной враждой городов-республик и кознями демагогов.
     Читая писателя Девскиппа-афинянинав Афинах исходило от потребностей граждан,  они были республикой, властью.
Собравшись вместе на  одной площади,  они  умели,  бросая в  урны  створки
раковин,   изгнать  изменника,   избрать  умных   законодателей,   честных
казнохранителей, верных послов, талантливых стратегов.
     _______________
               сохранились  обрывки  произведений.  В  них  с  большой    силой    и
     убедительностью  превозносится   государственный    строй    Афинской
     республики.  Девскипп  сыграл  роль    в    позднейшей    идеализации
     рабовладельческих республик Древней Греции.

     Но  где,   спрашивал  себя  Малх,  сойдутся  сто  мириадов  населения
прибосфорского Рима?  Найдись такая  площадь -  кто  же  будет избранником
сброда?  На  один  день  демагоги  овладеют толпой,  а  завтра  и  они,  и
республика-эфемера исчезнут в  хаосе личных страстей.  Три  мириада афинян
знали  друг  друга  по-соседски,   поэтому  трезво  ценили  способности  и
характеры. Так все и объяснилось.
     А рабы? Для Малха раб был человеком. Хотя бы лишь потому, что сам он,
как  неимущий,   был  отделен  от  рабов  малозаметной  чертой.   Рабов  в
прославленной Девскиппом Афинской  республике было  больше,  чем  граждан.
Разве  необходимость угнетения  их,  разве  опасность  рабов  не  вызывала
сплоченность граждан? Ты о чем-то умолчал, Девскипп!
     Познав  невозможность республик,  Малх  разумом допустил единовластие
базилевсов как неизбежность.  Но -  злую. Опасное состояние ума, усмехался
Малх, ибо базилевсы требуют не только подчинения, но и любви подданных.
     Христианские  базилевсы  поручили  Церкви,  лучшего  и  не  желавшей,
истреблять высокомерие мысли.  От  бронзово-звонких гекзаметров Гомера  до
слов,  непонятных невежде,  все было ересью для духовенства. Но ведь уже в
республиканском Риме  ремесло литератора становилось небезопасным.  С  лет
первого  императора  Августа  начинаются  преследования.  Тиберий,  второй
император,  сам не  чуждый писательству,  хорошо понимал неблагонадежность
писателей и охотно уничтожал их.  Последний император-язычник, Диоклетиан,
тщась   создать  семью   императоров-богов,   приказывал  повсюду  хватать
писателей и казнить их как рассуждающих о государственных делах.
     Не лучше получалось у  Малха и с религией.  Он соглашался с правилами
христианской морали,  но споры о сущности Христа казались ему бесцельными.
"Учение о  троичности божества изложено еще в египетских мифах",  -  думал
Малх.  Что  касается тайны  необходимого сосуществования доброго и  злого,
света  и  тьмы,  божественного утверждения  и  дьявольского отрицания,  то
здесь,  по мнению Малха,  ничто не разрешено.  К  уже бывшим противоречиям
последователи  Христа   добавили  еще   одно,   свое;   добрые  правила  и
бесчеловечность действий.


     Бывший  мим,  отставной  легионер  и  самочинный философ  беспечально
существовал в  шумной  Александрии,  сытый  размышлениями и  беседой,  как
Диоген.
     Вор  должен уметь молчать.  Заговорщик нуждается в  сотоварищах.  Для
мыслителя же  немота  просто  невозможна.  На  Малха  донесли.  По  своему
невежеству шпион  не  мог  сколько-нибудь связно передать слова Малха,  но
выследил,  что непонятные речи произносит человек,  отказавшийся от мяса и
семьи.  На  три обола в  день Малх невольно жил аскетом,  как того требует
учение Мани. Манихейство же - тягчайшая схизма!
     Еретика отправили в  Византию,  где  были  собраны многие  манихейцы,
ожидавшие следствия и  казни.  Манихейские ересиархи отвергли предложенное
им  покаяние.  В  те  дни,  как и  в  другие,  находилось много людей,  не
боявшихся  мученичества.  Малх  познакомился с  церковной тюрьмой  Второго
Рима,  носившей название in pace,  что обозначает:  пребывание в  мире,  в
тишине, в покое. Заключенного на веревке опускают в темную узкую горловину
каменного мешка, на глубину нескольких ростов человека.
     Патриарх  Мена  считал  богоугодным  делом  истребление еретиков,  но
тяжким  грехом  судей  ошибку  в  приговоре.   Малх,   защищаясь,  отрицал
обвинение, исповедался, принял причастие, и Мена "смиренно указал"!