Петиции  за  петициями, присылаемые по  почте  или  приносимые  депутациями,
просят о суде над королем и о decheance, т. е. о лишении  его  трона, или по
меньшей мере  просят о передаче дела в восемьдесят три департамента Франции.
Пылкая  марсельская депутация заявляет, между  прочим: "Наши предки  фокейцы
бросили в  бухту железную балку,  когда впервые высадились здесь на берег, и
скорее эта балка  поплывет  по волнам Средиземного моря, чем  мы  согласимся
быть рабами". Так продолжается в течение четырех недель или более, пока дело
еще   не   решено;   эмиграция  с   удвоенной   поспешностью   бежит   через
границы35, Франция  кипит, возбужденная  вопросом  и задачей: что
делать с беглым наследственным представителем?
     Наконец в пятницу 15 июля 1791 года Национальное собрание решает вопрос
в  известном нам отрицательном  смысле.  Вслед за тем театры  закрываются, с
тумб и переносных стульев начинают изливаться речи, муниципальные плакаты на
стенах,  напечатанные огромными  буквами, и прокламации оглашаются при звуке
труб,  "призывают  народ к спокойствию", но  с весьма  слабым результатом. И
вот,  в  воскресенье  17-го происходит нечто  достойное воспоминания. Свиток
петиции, в составлении  которой принимали участие Бриссо, Дантон, кордельеры
и якобинцы - так как дело  это до бесконечности разбиралось и пережевывалось
и  многие приложили к нему руку, - свиток этот  лежит  теперь  на  виду,  на
деревянном срубе  Алтаря Отечества для подписей. Не  работающий  в этот день
Париж,  мужчины  и  женщины,  целый   день  стекается  сюда   подписать  или
посмотреть.    Око   истории   не    без   интереса   может   видеть   здесь
"утром"36   и  нашу  красавицу  Ролан.   Через  несколько  недель
прелестная патриотка покинет Париж, хотя, быть может, только для того, чтобы
вернуться.
     Но  частью из-за  досады  обманутых  патриотов,  частью из-за  закрытых
театров и прокламаций,  продолжающих оглашаться при  звуке труб, умы в  этот
день  очень возбуждены. Вдобавок происходит случай, похожий отчасти на фарс,
отчасти  на  трагедию  и достаточно  загадочный,  для того чтобы  еще  более
возбудить всех. Рано утром один патриот  (а  некоторые говорят -  патриотка;
истина так и  не открыта), стоя  на твердом  дощатом  полу Алтаря Отечества,
чувствует вдруг с  неописуемым изумлением,  что его  подошва просверливается
снизу. Он быстро, как наэлектризованный, отдергивает подошву  и ногу вверх и
в ту же минуту успевает заметить кончик  шила  или гвоздя,  просверливавшего
доску и быстро отдернутого назад! Тайна, может быть, измена? Доска порывисто
срывается - и что же? Действительно, тайна, которая не объяснится вполне  до
конца мира. Двое мужчин, по виду из простонародья, один с деревянной ногой и
с шилом в руке,  лежат под  полом, спрятавшись.  По-видимому,  они забрались
туда  ночью; при  них  оказался  запас  провизии, но  "бочки  с  порохом" не
оказалось. Лица  их бледны, они притворяются спавшими и дают  о  себе  самые
сбивчивые показания. "Просто любопытство; они  сверлили, чтобы посмотреть  в
дырку,  может  быть, "с  вожделением", нельзя  ли увидеть  что-нибудь с этой
новой точки  наблюдения"  - мало назидательного, как можно себе представить!
Но поистине, на какие глупейшие вещи  могут  соблазнить, человека  тупоумие,
сладострастие, случайность и дьявол, если из  полумиллиона  праздных людских
голов выберут специально двух!37
     Достоверно, что  два  субъекта  с  шилом налицо. Злосчастная пара!  Ибо
результатом  всего  этого  является   то,  что  патриоты   в  своей  нервной
раздражительности,  возбуждая  сами  себя  предположениями,  подозрениями  и
слухами, допрашивают снова и снова обоих растерявшихся субъектов, тащат их в
ближайший  полицейский  участок,   потом  вытаскивают  оттуда,  одна  группа
вырывает   их   у  другой,  пока  наконец,  в   крайнем  напряжении  нервной
раздражительности, патриоты не вешают их как шпионов сьера Мотье. И жизнь, и
тайна их выдавлены из  них  навеки! Увы, навеки! Или наступит день, когда  и
эти два, по-видимому, ничтожных существа, но все же бывшие  людьми сделаются
исторической загадкой, и  о  них, как  о Железной  Маске (тоже  человеческое
существо, и, очевидно, ничего более), будут  написаны целые диссертации? Для
нас достоверно одно: что у этих людей было  шило, провизия и деревянная нога
и что они умерли на фонаре как злополучнейшие глупцы.
     Таким  образом, подписка продолжается при  всевозрастающем возбуждении.
Подписался и  Шометт "беглым,  смелым,  несколько косым почерком" (подлинная
бумага  до  сих  пор  сохранилась   у  антиквариев)38,   и  Эбер,
ненавистный "Pere Duchesne",  "как будто  чернильный  паук  упал на бумагу";
подписался и конный пристав Майяр, и  много крестов  поставлено не  умеющими
писать. Париж  стремится по тысячам своих  улиц на Марсово поле и обратно  в
крайнем возбуждении, вокруг Алтаря Отечества теснится  толпа подписывающихся
патриотов и патриоток,  тридцать рядов скамей и все внутреннее  пространство
амфитеатра   заполнены   зрителями,  подходящими   и   уходящими,  постоянно
извергающимся водоворотом мужчин и  женщин  в праздничных  одеждах.  Все это
видят  некий конституционалист Мотье  и Байи,  удлиненное лицо  которого при
этом зрелище становится еще длиннее. Они не предвидят ничего хорошего; может
быть, Decheance и в  конце концов низложение короля! Прекратите  же это, вы,
патриоты-конституционалисты! Ведь и огонь можно потушить, но только вначале.
     Прекратить, да,  но как? Разве  первый свободный народ в  мире не имеет
права  подавать петиции?  К счастью или  к несчастью, есть и  доказательство
мятежа:  двое  субъектов  повешены  на  фонаре. Доказательство,  о предатель
Мотье! Не были ли эти два субъекта посланы сюда тобой, чтоб быть повешенными
и  послужить предлогом  для твоего  кровавого  Drapeau  rouge?  Вопрос  этот
когда-нибудь  будет  поставлен многими  патриотами, и они  ответят  на него,
укрепившись в сверхъестественном подозрении, утвердительно.
     Как бы то ни было, около половины восьмого вечера простым глазом  можно
видеть следующее: сьер Мотье с муниципальными советниками в шарфах, с синими
национальными патрулями, выступающими  рядами под бой  барабанов, решительно
заворачивают на Марсово поле; мэр Байи с вытянутым лицом, словно вынуждаемый
печальным  долгом,  несет Drapeau  rouge.  При  виде  этого символа военного
закона из  сотни тысяч глоток поднимается в дискантовых  и басовых нотах вой
злобных  насмешек;  но  кровавый  флаг  тем  не  менее,  хлопая  и  трепеща,
приближается со стороны улицы Гро-Кайю  и подступает к Алтарю Отечества. Оно
движется, сопровождаемый все усиливающимся диким ревом, проклятиями, бранью,
бросанием  камней  и  нечистот  (saxa  et  faeces)  и  треском  пистолетного
выстрела, - все это заключается залпом патрулей, наведенными ружьями и целым
рядом залпов. Как раз через год и три дня наше величественное поле Федерации
обагряется, таким образом, французской кровью     значение. Впервые с началом революции одна часть бывшего третьего сословия с
оружием  в руках выступила  против другой.  Крупная буржуазия  силой  оружия
пыталась подавить своего недавнего союзника - народ. Это был открытый раскол
третьего  сословия.  Правобуржуазное   большинство  Учредительного  собрания
перешло в наступление против демократии.