его к нему на дом в присутствии Шуазеля, и оба друга совершают в нем пробную
поездку по улицам в  задумчивом настроении, потом  отсылают  его  к "госпоже
Сюлливан, на улицу Клиши", в дальний северный конец города, где экипаж будет
дожидаться,  пока не  понадобится.  Якобы  некая  русская  баронесса Корф  с
камеристкой, лакеем  и двумя детьми  желает  ехать  на  родину  с  некоторой
пышностью, а эти молодые военные интересуются ею. Они добыли для нее паспорт
и оказали большое содействие  у экипажного мастера  и  подобных  людей - так
обязательны и услужливы эти молодые офицеры. Ферзен купил также  двухместную
коляску  будто бы для двух  камеристок и  нужное количество  лошадей;  можно
подумать, что он сам покидает Францию и при этом не скупится на издержки. Мы
видим,  наконец,  что их  величества намереваются,  если Богу будет  угодно,
присутствовать на церковной службе в день Тела Господня, благословенный день
летнего солнцестояния,  в церкви Успения в Париже, на радость всему миру.  А
доблестный  Буйе, как оказывается,  в  тот же  самый  день  пригласил в Меце
компанию  друзей к обеду,  но на самом  деле тем  временем выехал из дома  в
Монмеди.
     
     Вот каковы  явления  или  видимые события  в  этом  обширном  механизме
земного мира, -  механизме феноменальном, призрачном и  не останавливающемся
никогда, ни на минуту, никому неизвестно почему.
     В понедельник  20 июня 1791 года,  около  одиннадцати часов вечера,  на
улицах Парижа еще ездит или стоит много наемных экипажей и извозчичьих карет
(carrosse de remise). Hо из всех этих карет мы рекомендуем  твоему вниманию,
читатель,  ту, что стоит на улице Эшелль, у самой площади Карусели и внешних
ворот  Тюильри, как  будто  дожидаясь  седока, - на  тогдашней улице Эшелль,
"напротив двери седельного мастера  Ронсена".  Недолго приходится  ей ждать:
закутанная дама в капюшоне с двумя закутанными детьми  выходит из двери дома
Вилькье,  у которого нет часовых, в  тюильрийский двор принцев; они проходят
на  площадь  Карусели,  потом  на  улицу Эшелль, где кучер  предупредительно
сажает их и опять ждет. Немного  погодя выходит, опираясь на  слугу,  другая
дама, также закутанная  и под  густой вуалью. Она прощается с лакеем и точно
так же услужливо принимается кучером в экипаж. Куда едут столько дам? Сейчас
был  королевский  отход  ко  сну;  их  величества  только  что  удалились  в
опочивальни,  и весь  дворцовый штат  расходится  по домам. Но кучер все еще
ждет: его седоки,.по-видимому, не в полном сборе.
     Но вот  мы видим полного субъекта в круглой шляпе и  парике  под руку с
лакеем, похожим на гонца или курьера; и этот господин также выходит из двери
Вилькье, теряет, проходя мимо часового,  башмачную  пряжку, останавливается,
чтобы  снова  укрепить  ее, и  принимается кучером  в экипаж  с еще  большей
предупредительностью.  Может  быть, теперь  пассажиры  уже все налицо?  Нет,
экипаж  еще  ждет.  Увы! вероломная  камеристка  предупредила  Гувьона,  что
королевское семейство,  по-видимому, собирается бежать  в эту самую ночь,  и
Гувьон,  не  доверяя своим собственным  стеклянным  глазам,  послал гонца  к
Лафайету;  и карета  Лафайета,  мелькая  огнями, въезжает  в эту  минуту под
среднюю арку площади Карусели.  Ей встречается в широкополой цыганской шляпе
опирающаяся  на  руку  слуги,  по  виду  также  гонца  или  курьера,   дама,
сторонится,  чтобы пропустить карету,  и даже из  шалости касается  спицы ее
колеса  своею  badine  -  маленькой волшебной  палочкой,  какие  носили в те
времена красавицы. Освещенная карета Лафайета проезжает  мимо;  все спокойно
на дворе принцев: часовые на своих постах, апартаменты их величеств замкнуты
в  мирном покое.  Вероломная  камеристка, должно  быть,  ошиблась?  Стереги,
Гувьон, с бдительностью Аргуса     Гермес.

     Но где же  дама в  цыганской  шляпе, которая  посторонилась  и  тронула
колесную  спицу  своей badine? О читатель, дама, коснувшаяся колесной спицы,
была королева Франции! Она  вышла  благополучно из-под  внутренней  арки  на
самую площадь Карусели, но не на улицу Эшелль; взволнованная грохотом кареты
и  встречей,  она повернула направо,  а не налево; ни она, ни  ее курьеры не
знают  Парижа; он  на  самом деле  не курьер,  а преданный глупый  ci-devant
лейб-гвардеец,  переодетый курьером.  Они идут  в совершенно противоположную
сторону, через Королевский мост,  переходят за  реку, блуждают растерянно по
улице Бак, далеко от  возницы, который все  еще ждет, ждет с сильным биением
сердца, с  мыслями,  которые должен  держать  под  своим плотно  застегнутым
кучерским камзолом.
     На  всех  городских часах  бьет полночь;  пропал целый драгоценный час;
большинство  обывателей  спит.   Кучер  все  ждет,  и  в  каком  настроении!
Подъезжает собрат его, вступает в разговор;  наш возница охотно отвечает  на
кучерском    жаргоне;    товарищи    по    кнуту    обмениваются    понюшкой
табаку11,  отказываются   от  совместной  выпивки  и  расстаются,
пожелав друг другу покойной ночи. Благодарение небу!  Вот наконец королева в
цыганской шляпе, счастливо  избежавшая опасностей: ей пришлось расспрашивать
дорогу. Она  садится  в  экипаж; ее  курьер вскакивает  на  запятки, как уже
сделал другой,  тоже переодетый лейб-гвардеец;  теперь, о единственный кучер
из тысячи, граф Ферзен, ибо читатель видит, что это ты, трогай!
     Пыль не пристает к копытам коней Ферзена: хлоп!  хлоп! Колеса затрещали
по мостовой,  все  стали дышать свободнее. Но  на верном ли пути  Ферзен? Мы
должны были  ехать  на  северо-восток,  к заставе Сен-Мартен,  откуда  лежит
большая дорога  на  Мец,  а  он едет прямо  на север! Царственный пассажир в
круглой  шляпе и парике сидит в изумлении; но правильно или нет взят путь, а
делать уже  нечего. Хлоп, хлоп! Мы едем безостановочно по спящему городу.  С
тех  пор как Париж  вырос  из глины  или  с тех пор как длинноволосые короли
проезжали в  повозках на  быках, ему редко  приходилось видеть такую скачку.
Хлоп, хлоп! По улице Граммонь, через бульвар, вверх по улице Шоссе-д'Антен -
эти  окна  в No  42, теперь такие спокойные,  - это бывшая  квартира Мирабо.
Обыватели  по  обеим  сторонам   улиц  заперлись  и  спят,   растянулись   в
горизонтальном положении,  а  мы  не  спим и трепещем!  Мы едем не к заставе
Сен-Мартен,  а  к   заставе  Клиши,  на  крайнем  севере  Парижа.  Терпение,
августейшие особы; Ферзен знает, что делает.  Поднимаясь по  улице Клиши, он
останавливается  на минуту у дома г-жи Сюлливан: "Что,  кучер  графа Ферзена
взял  новую берлину баронессы Корф?" "Уехал  с  нею часа  полтора назад",  -
бормочет в ответ  сонный привратник. - "C'est  bien". - Да, хорошо; но лучше
было бы, если  б эти полтора часа не были потеряны.  Поэтому вперед, Ферзен,
скорее через заставу Клиши, затем на восток, вдоль Внешнего бульвара, спеши,
насколько хватит сил у лошадей и бича!
     Так едет Ферзен  под покровом благоухающей  ночи.  Сонный  Париж  лежит
теперь весь  направо от  него, безмолвный, слышен лишь легкий глухой храп. И
вот он  уже  на  востоке, у  заставы Сен-Мартен,  и  озабоченно высматривает