Венсеннского замка был самым невинным.
     Однако соседний Сент-Антуан  не  так смотрит на  это дело: жители этого
предместья считают за  оскорбление самую близость этих остроконечных башен и
мрачных  подвалов к  их собственным  темным  жилищам.  Разве Венсенн не  был
Бастилией  в  миниатюре?  Здесь  надолго  были  заключены  великий  Дидро  и
философы; великий Мирабо прожил здесь в печальной  безвестности  целых сорок
два месяца.  И  теперь,  когда  старая  Бастилия превратилась в танцевальную
площадку (если б нашлась у  кого-нибудь охота танцевать) и камни ее пошли на
постройку моста  Людовика  XVI,  эта маленькая, сравнительно  незначительная
Бастилия ,  покрывается  новыми  средниками,  расправляет  свои тиранические
крылья, угрожая  патриотизму. Не готовится  ли  она для новых узников  и для
каких именно? Для герцога Орлеанского и для главных патриотов крайней левой?
Говорят, что туда ведет "подземный ход" прямо из Тюильри. Как знать?  Париж,
изрытый каменоломнями и  катакомбами и висящий чудесным образом над бездной,
уже однажды чуть не был взорван, правда, порох, когда пришли осмотреть мину,
уже унесли. А Тюильри,  проданный Австрии и Кобленцу, отнюдь не должен иметь
подземного хода. Ведь из него в одно прекрасное  утро могут  выйти Австрия и
Кобленц  с  дальнобойными пушками  и  разгромить патриотический Сент-Антуан,
превратив его в груду развалин!
     Так размышляет омраченный ум Сент-Антуана, видя, как рабочие в фартуках
ранней  весной суетятся около этих башен. Официальные слова муниципалитета и
сьер  Мотье с его легионом мушаров не заслуживают никакого доверия. Вот если
б комендантом был патриот Сантер! Но  зычноголосый  пивовар командует только
нашим  собственным батальоном  и тайн этих не может объяснить; он ничего  не
знает о них, хотя, быть может, и подозревает  многое. И работа продолжается;
огорченный  и омраченный Сент-Антуан  слушает  стук молотков,  видит,  как в
воздухе повисают поднимаемые плиты22.
     Сент-Антуан  опрокинул первую, большую Бастилию;  неужели  он  смутится
перед такой маленькой, незначительной? Друзья,  что. если  бы мы  взялись за
пики, ружья, кузнечные молоты и помогли  себе сами! Нет  средства, быстpee и
вернее этого.  28 февраля Сент-Антуан выходит, как часто  делал в эти дни, и
без  лишнего шума  отправляется на  восток, к  этому бельму на его  глазу, к
Венсеннскому  замку.  Серьезным,   властным  тоном,   без  криков   и  брани
Сент-Антуан   объявляет  всем  заинтересованным  сторонам,  что  он  намерен
сровнять  с  землею  эту  подозрительную  крепость.  Протесты,  увещания  не
приводят ни к чему.  Наружные ворота растворяются, подъемные  мосты  падают;
железные решетки  выбиваются из  окон  кузнечными молотами,  превращаются  в
железные ломы; сыплется дождь  утвари, черепиц, и среди хаотического грохота
и  треска начинается  разрушение  стен.  Гонцы  несутся  во  весь  карьер по
взволнованным  улицам,   чтобы   предупредить  о   происходящем  Лафайета  и
муниципальные  и  департаментские  власти.  Слухи  доходят  до Национального
собрания, до  Тюильри,  до  всех, кто  желает  их  слышать, и  говорят,  что
Сент-Антуан восстал, что Венсенн, вероятно последнее существующее учреждение
страны, близко к гибели23.
     Живее! Пусть Лафайет бьет в барабаны и спешит на восток, потому что для
всех конституционалистов-патриотов это дурная  весть. А  вы,  друзья короля,
беритесь за ваши заказные кинжалы усовершенствованного  образца, беритесь за
палки со стилетами, за тайное оружие и за входные билеты! Скорее! Спешите по
задним  лестницам,  собирайтесь  вокруг  потомка шестидесяти королей.  Бунт,
вероятно,  поднят  герцогом  Орлеанским  и компанией  для свержения трона  и
алтаря; говорят,  что  Ее Величество будет заключена в тюрьму,  устранена  с
дороги;   что    же   тогда   сделают   с   Его   Величеством?   Глину   для
горшечников-санкюлотов? А  разве  невозможно бежать  именно  сегодня, собрав
внезапно всю храбрую знать? Опасность угрожает, но надежда манит: камергеры,
герцоги  де Вилькье,  де  Дюра  раздают входные  билеты и пропуска;  храброе
дворянство тотчас собирается. Теперь самое время "напасть с саблей в руке на
эту сволочь"; теперь такое нападение могло бы иметь успех.
     Герой двух миров садится на белого  коня, синие национальные гвардейцы,
кавалерия  и  пехота,  устремляются  на  восток;  Сантер  с  Сент-Антуанским
батальоном  уже там,  но  видимо, не  расположенные действовать. Тяжело твое
время,  герой двух миров! Какие тебе  выпадают задачи  ! Много нужно усилий,
чтобы   перенести   насмешки,  вызывающее  поведение  этого  патриотического
предместья: неумытые патриоты изощряются в злобных издевательствах;  один из
них "схватил генерала за сапог", чтобы  стащить его лошади. Сантер на приказ
стрелять отвечает уклончиво: "Это люди, взявшие Бастилию" - и  ни один курок
не двигается.  Венсеннская магистратура  также не  желает  издать приказ  об
аресте или оказать малейшую поддержку, поэтому генерал берет аресты на себя.
Благодаря быстроте, дружелюбию, терпению и безграничной смелости мятеж снова
удается прекратить без кровопролития.
     Между тем  остальной Париж  занимается  своими  делами  с  большим  или
меньшим  хладнокровием: ведь  это  только  вспышка,  каких теперь так много.
Национальное собрание бурно обсуждает  закон против эмиграции. Мирабо громко
заявляет: "Клянусь  заранее, что я не буду повиноваться  ему!" Мирабо  часто
появляется  на  трибуне в  этот  день, сколько  бы  ему  ни  мешали,  в  нем
по-прежнему живет  старая несокрушимая энергия.  Могут ли  повлиять крики  и
ропот  правых  и  левых  на  этого  человека, непоколебимого, как Атлас  или
Тенерифнегромко,  неуверенно,  он  заставляет  себя  слушать   и  успокаивает  бурю
страстей;  голос  его,  то повышаясь, то  понижаясь, раздается  как  громкая
мелодия торжествующей силы, покоряющая все сердца; его грубое, мрачное лицо,
в рубцах  и  шрамах, пламенеет и  испускает  сияние,  и снова в  эти  жалкие
времена  люди  чувствуют, какую всемогущую  силу имеет иногда  слово  одного
человека над  душами людей. "Я восторжествую или буду разорван на  куски", -
сказал  он  однажды.  "Молчите,  - кричит  он  теперь  властным  голосом,  с
царственным сознанием силы,  -  молчите, вы,  Silence,  aux trente  voix". И
Робеспьер, и  тридцать голосов,  бормоча,  затихают. Закон  и  на  этот  раз
утверждается в таком виде, как хотел Мирабо.
     
     Не  таково  в эту  самую минуту уличное красноречие  Лафайета, которому
приходится браниться  с  голосистыми  пивоварами и не признающими грамматики
сентантуанцами!  И как  сильно  отличается  от красноречия их  обоих то, что
говорится в Кафе-де-Валуа, и  сдержанное бахвальство толпы  людей с входными
билетами,  наводняющих  в это время коридоры Тюильри!  Если такие вещи могут
происходить одновременно в  одном и том же городе, то  что  же невозможно  в
целой  стране,  на  целой  планете  с  их  противоречиями, где  каждый  день
представляет собой бесконечный ряд  противоречий,  которые, однако, в  общем
дают связный, хотя и бесконечно малый результат!
     Но  как  бы то  ни  было,  Лафайет спас Венсенн  и возвращается назад с
дюжиной арестованных разрушителей. Королевская семья еще не спасена, но и не