сущности этот Cercle  Social, в честь которого Бриссо от чистого сердца поет
деревянное "Nunc Domine"? К несчастью, лишь тень и ветер!  Единственное, что
можно  сказать  о  нем  теперь,  -  это  следующее: что некогда "генеральный
прокурор  истины" воплотился и жил,  как  сын Адама,  на нашей  земле,  хотя
только  несколько месяцев  или  мгновений, и что десять  тысяч почтенных лиц
внимали ему, пока мрак и хаос снова не поглотили его.
     примкнувшим   к  революции  с   первых  ее  дней,  и   молодым  литератором,
последователем Руссо, Никола де Бонвиллем.

     Сто  тридцать  три   парижские   газеты,   возрождающееся  Общественное
собрание, речи в  "Обществе -  Мать" и  его дочерних  филиалах,  с  балконов
гостиниц, у каминов, за обеденным столом - споры, часто кончающиеся дуэлями!
Прибавьте   к   этому   в   виде   непрестанного   ворчливого,   нестройного
аккомпанемента недостаток  работы, недостаток хлеба! Зима сурова и  морозна,
оборванные вереницы у булочных по-прежнему тянутся, подобно черным, траурным
обтрепанным  флагам  нищеты. Это  наш третий  голодный год,  этот новый  год
славной революции.  Если богатого человека в  такое тяжелое время приглашают
обедать,  он  считает  своей обязанностью из  вежливости принести с  собой в
кармане хлеба;  как  же  обедает бедняк?  И все это сделала ваша  знаменитая
революция, кричат некоторые. Нет, это черные предатели, достойные  виселицы,
так испортили нашу славную революцию всякими кознями, кричат другие. Кто мог
бы описать страшный  водоворот,  в  котором  кружится  Франция,  раздираемая
дикими  несообразностями? Человеческий  язык  не  в силах выразить раздоров,
поселившихся под каждой французской  крышей,  в каждом  французском  сердце,
всего  вредного,  что  говорилось  и  делалось  и что  дало  в  общей  сумме
Французскую революцию.
     Тем  менее  можно  определить  законы, управлявшие этими  действиями  и
невидимо  работавшие  в  глубинах  этого  страшного  слепого хаоса!  Человек
смотрит на Неизмеримое  лишь  с изумлением, не  пытаясь его  измерить; он не
знает  его законов, видит  только,  в  зависимости от  степени своих знаний,
новые   фазы  и  следствия   событий,   вызванных  этими  законами.  Франция
представляет  чудовищную гальваническую массу, в которой  действуют  силы  и
субстанции гораздо  более странные, чем  силы химические, гальванические или
электрические;  они  заряжают   друг  друга  положительным  и  отрицательным
электричеством  и  наполняют  им  наши  лейденские банкимиллионов лейденских банок! Когда банки будут заряжены, то время от времени,
при малейшем толчке, будут происходить взрывы.
     сосуда. Одним из изобретателей его был профессор Лейденского университета П.
Мушенбрук (1692-1761).

        "Глава третья. С МЕЧОМ В РУКЕ"

     И  вот,  на  таком  удивительном  фундаменте  должны   держаться,  пока
возможно,  закон, королевство, авторитет и все существующее  еще из видимого
порядка. Подобно смешению четырех стихий в анархической древности, верховное
Собрание раскинуло свою палатку под покровом мрачной бесконечности раздоров,
над колеблющейся бездонной  пропастью и  продолжает  безостановочно  шуметь.
Вокруг  него  Время,  Вечность и  Пустота, а оно делает, что  может, что ему
предначертано.
     Если  мы еще раз, почти  с отвращением, заглянем  туда, то  увидим мало
поучительного:  конституционная  теория неправильных  глаголов, несмотря  на
беспрестанные  перерывы,  подвигается  с  трудом,  но   настойчиво.  Мирабо,
опираясь на  силу своего имени и гения, удерживает  с трибуны  многие порывы
якобинцев, которые  зато  становятся  шумнее в  Якобинском  клубе,  где  ему
приходится   выслушивать  даже  резкие  замечания8.  Путь   этого
человека  сомнителен, загадочен, труден,  и он  идет по нему в  одиночестве.
Чистый патриотизм не считает его своим,  убежденные роялисты  ненавидят его;
тем  не менее в глазах мира его влияние остается непревзойденным. Оставим же
его  идти одиноко,  без спутников, но неуклонно  к  своей цели, пока ему еще
светит солнце и ночь еще не наступила.
     Однако избранная группа чистых  патриотов  мала;  в  ней  насчитывается
всего человек тридцать,  занимающих крайне  левую позицию  и  отделенных  от
всего мира. Добродетельный Петион; неподкупный  Робеспьер,  самый  стойкий и
неподкупный из всех тощих желчных людей;  триумвиры Барнав, Ламет, Дюпор, из
коих каждый в  своем роде велик в речах, мыслях и делах; худой старик  Пупий
де Префельн - от них и от их последователей  будет  зависеть судьба  чистого
патриотизма.
     Здесь  же, среди  этих тридцати,  можно видеть, хотя  и редко  слышать,
Филиппа  Орлеанского; он  в  мрачном,  смутном  изумлении  перед  хаосом,  к
которому пришел. Мысль о наместничестве и регентстве вспыхивает иногда лучом
на  политическом  горизонте;  в  самом  Национальном  собрании дебатировался
вопрос   о   престолонаследии   "на   случай,   если  бы   теперешняя  линия
прекратилась", и Филипп, как говорят, выходил и молча, в тревоге,  бродил по
коридорам, пока длилось обсуждение  этого  важного  предмета;  но ничего  из
этого  не  вышло.  Мирабо,  видевший  этого  человека  насквозь,  воскликнул
сильными, непереводимыми словами: "Ce  j - f - ne vaut pas la peine qu'on se
donne pour lui".
     Ничего из этого не вышло, а  тем временем как говорят, у нашего Филиппа
вышли  деньги. Мог ли он отказать в маленьком  пособии  даровитому патриоту,
нуждающемуся только в деньгах, -  он, сам нуждавшийся во всем, кроме  денег.
Ни один памфлет не может быть напечатан без денег, ни даже написан без пищи,
покупаемой на деньги. Без денег не может двинуться с места даже ваш подающий
самые большие надежды прожектер,  и если индивидуально-патриотические и иные
проекты требуют денег, то насколько же больше требуется их  для широкой сети
интриг, которые живут и  существуют  на деньги  и  при распространении своем
обнаруживают чисто  драконовский аппетит к  ним,  способный поглотить  целые
княжества!  Таким  образом,  принц Филипп  действует все  время  среди своих
Силлери,  Лакло  и других  темных  сынов  ночи, как центр  весьма  странного
запутанного   клубка,   из   которого,   как   мы   уже   говорили,    вышел
сверхъестественный эпический  механизм  подозрительности и  внутри  которого
таились орудия измены, интриг, целесообразного или бесцельного стремления  к
злу; клубка, которого  никто  из живущих (за исключением самого  гениального
руководителя всеми этими тайными планами) не мог бы распутать. Предположение
Камиля наиболее вероятно: по его мнению, бедный Филипп в своих изменнических
спекуляциях поднялся до известной высоты, как раньше он поднялся на одном из
первых  воздушных шаров, но,  испугавшись  того  нового положения,  в  какое
попал, быстро открыл клапан и  опустился на  землю - глупее,  чем был, когда
поднимался.  Создать сверхъестественную  подозрительность - вот что было его