Якобинского клуба,  о  пяти тысячах взрослых патриотов города,  еще  менее о
пяти тысячах патриоток,  о  молодых, в  эполетах,  с бакенбардами  или  без,
дворянах  в четвертом поколении, о мрачных швейцарских патриотах из Шатовье,
о  пылкой пехоте Королевского полка и о горячих кавалеристах Местр-де-Кампа.
Обнесенное  стенами  Нанси со  своими прямыми улицами, обширными  скверами и
постройками времен короля Станислава, так красиво и нарядно расположенное на
плодородном берегу Мерты, среди золотистых  в эти летние месяцы сбора урожая
полей, внутри представляют ад раздоров, беспокойства и возбудимости, близкой
к  взрыву. Пусть Буйе  заглянет  сюда. Если  всеобщее возбуждение в войсках,
которое мы  сравнивали  с  гигантским  клубком  дымящейся пакли,  где-нибудь
вспыхнет, то здесь, в Лотарингии  и  Нанси, бороде его больше  всего  грозит
опасность.
     Что касается Буйе, то он сильно  занят, но только  общим наблюдением за
всем. Он отправляет своих успокоившихся зальмцев и все другие сколько-нибудь
надежные  полки из Меца  в южные  города и деревни,  в  сельские кантоны, на
тихие воды Вика, Марсала и т. п.; здесь много фуража для конницы, уединенных
плацев,   и  наклонность  солдат  к  размышлениям  может  быть  парализована
усиленной  муштровкой. Зальмцы,  как  мы  говорили,  получили  лишь половину
причитающихся им денег,  что, разумеется, было  встречено не без ропота. Тем
не  менее  сцена с  обнаженной саблей  подняла Буйе в глазах солдат:  люди и
солдаты любят бесстрашие  и быструю, непоколебимую решимость, хотя  бы  им и
приходилось самим страдать от нее. И  в самом деле, разве это не  главное из
всех мужских достоинств? Само по  себе это качество не значит  почти ничего,
так  как  им  наделены и  низшие  животные,  ослы,  собаки, даже  мулы, но в
надлежащем соединении оно составляет необходимое основание всего.
     О  Нанси  и господствующем там  возбуждении  главнокомандующий Буйе  не
знает ничего точно; знает только вообще, что войска в этом городе едва ли не
самые худшие по духу 12. Офицеры там теперь, как и раньше, держат
все в  своих руках и, к несчастью, по-видимому, ведут себя не особенно умно.
"Пятьдесят  желтых  увольнительных",  выданных сразу,  несомненно,  означают
наличие  затруднений.  Но  что  должны  были подумать патриоты  о  некоторый
драчливых  фузилерах, которых -  действительно  или по слухам  - подговорили
оскорбить  клуб  гренадер  -  спокойных,  рассудительных  гренадер  -  в  их
собственной   читальне?   Оскорблять   криками   и   улюлюканьем,   пока   и
рассудительные гренадеры не выхватят сабли и  не произойдут  драки и  дуэли?
Мало того,  разве не  высылали таких же головорезов (в некоторых случаях это
было  доказано, в  других - предполагалось),  то переодетых солдатами, чтобы
заводить ссоры с  горожанами, то переодетых горожанами, чтобы заводить ссоры
с солдатами? Некий Руссьер, опытный фехтовальщик, был пойман на месте, тогда
как  четыре офицера  (вероятно,  очень молодые),  которые натравливали  его,
поспешно  разбежались! Фехтовальщик Руссьер  был  приведен на  гауптвахту  и
приговорен к  трем  месяцам  ареста,  но  товарищи его  потребовали для него
единогласно "желтую увольнительную"  и даже устроили ему целый парад: надели
на него бумажный колпак с надписью: "Искариот", вывели за городские ворота и
строго приказали исчезнуть навсегда.
     На все  эти подозрения, обвинения,  шумные  сцены и другие подобного же
рода постоянные неприятности  офицеры могли смотреть  только с презрительным
негодованием  быть  может и  выражая  его в презрительных  словах, а  "затем
вскоре бежали к австрийцам".
     Так что когда здесь, как и везде, встал вопрос о задержке жалованья, то
разом  выяснилось,  насколько все  обострено. Полк  Местр-де-Камп  получает,
среди громких  криков,  по три  луидора  на человека, которые по обыкновению
приходится занять у муниципалитета. Швейцарский полк Шатовье требует столько
же,   но   получает  взамен  девятихвостую  кошку  (courroies),  к   которой
присоединяется нестерпимый  свист женщин и детей. Королевский полк,  потеряв
надежду после долгого ожидания, захватывает  в конце концов полковую кассу и
уносит ее в казармы, но на следующий день  приносит обратно по тихим, словно
вымершим  улицам. Всюду  беспорядочные  шествия и  крики,  пьянство, ругань,
своеволие;  военная  организация  трещит  по  всем  швам,  или, как  говорят
типографщики о наборе, "весь шрифт смешался!"13. Так обстоят дела
в Нанси в первых числах августа,  стало быть  меньше  чем  через месяц после
торжественного праздника Пик.
     Конечно,  конституционному  патриотизму  в  Париже и других местах есть
отчего  содрогнуться  при  этих известиях. Военный  министр  Латур  дю  Пен,
задыхаясь, прибегает  в Национальное  собрание с письменным  извещением, что
"все   в  огне,   tout  brule,  tout  presse.)   Национальное  собрание  под
впечатлением  первой  минуты,  уступая  желанию  военного  министра,  издает
декрет,  "предписывающий вернуться  к повиновению  и раскаяться", как  будто
этим можно чего-то достичь. Журналисты  со своей стороны велят во все горло,
издавая хриплые крики осуждения или элегического сочувствия. Поднимают голос
и сорок восемь  секций; в Сент-Антуанском  предместье  гремит  зычный  голос
пивовара, или, как его называют теперь, полковника Сантера. оказывается, что
тем  временем солдаты Нанси прислали депутацию из десяти человек, снабженную
документами и доказательствами, говорящими совсем другое, чем история о том,
что "все  в огне".  Но бдительный Латур дю  Пен  велит  схватить этих десять
депутатов, прежде чем им  удается добраться до зала Собрания, и  по  приказу
мэра Байи их сажают в тюрьму! Это было явным нарушением конституции, так как
они  имели  отпуск  от  своих  офицеров.  В  ответ  на  это  Сент-Антуанское
предместье в негодовании и боязни за будущее запирает  лавки. Ведь возможно,
что Буйе -  изменник  и  продался  Австрии, и в этом  случае  бедные солдаты
возмутились именно из патриотизма!
     Новая  депутация,  на этот раз  депутация  от национальных  гвардейцев,
отправляется из Нанси, чтобы просветить Национальное собрание. Она встречает
возвращающихся  прежних  десять  депутатов,  которых,  сверх   ожидания,  не
повесили, и продолжает  свой путь с лучшими надеждами, но также не достигает
ничего. Депутации, гонцы от правительства, скачущие ординарцы, тысячеголосые
тревожные слухи носятся беспрестанно  взад и вперед, распространяя смятение.
Наконец, в  последних  числах августа де  Мальсень, выбранный  инспектором и
снабженный полномочиями, деньгами и "декретом от 6 августа", отправляется на
место  мятежа. Он  должен  постараться  ликвидировать задолженность в уплате
жалованья, восстановить правосудие или по крайней мере подавить возмущение.

        "Глава пятая. ИНСПЕКТОР МАЛЬСЕНЬ"

     Инспектор  Мальсень  при  ближайшем  рассмотрении оказывается человеком
"геркулесова  телосложения" и представляет со  своими огромными усами - в то
время как  роялистские  офицеры  теперь  оставляют верхнюю  губу  небритой -
довольно страшное зрелище; он наделен не только неукротимым  мужеством быка,
но, к несчастью, и его тупоголовым упорством.
     В  четверг  24  августа  1790  года  он  открывает  сессию  в  качестве