молчании, изредка нарушаемом бряцанием оружия; но они не  стреляют. Время от
времени  чернь  побуждает  какого-нибудь  гренадера прицелиться  в генерала,
который смотрит спокойно, как вылитый  из бронзы, и  каждый раз какой-нибудь
капрал отстраняет ружье.
     Стоя в  таком необыкновенном  положении на этой лестнице в течение двух
часов, храбрый Буйе, долго бывший лишь тенью, выступает перед нами из  мрака
и становится личностью. Впрочем, раз зальмцы не  застрелили его в эти первые
минуты и сам он остается непоколебим, опасность уменьшается. Мэр, "человек в
высшей степени почтенный", с чиновниками муниципалитета в трехцветных шарфах
добивается наконец  пропуска и просьбами, увещаниями, разъяснениями убеждает
зальмцев возвратиться  в казармы. На  следующий день  почтенный  мэр ссужает
деньги, и офицеры выплачивают  половину требуемой суммы  наличными деньгами.
После  этой  выплаты  зальмцы  успокаиваются,  и  на  время  все,  насколько
возможно, утихает8.
     Сцены, подобные мецской, или приготовления к подобным  же демонстрациям
происходят  повсюду  во  Франции. Даммартен,  с его  фуражными  веревками  и
сваленными в кучу кожаными  куртками,  стоит в Страсбурге, на юго-востоке; в
эти  же  самые  дни или, вернее, ночи в  Эдэне,  на  крайнем  северо-западе,
солдаты  Королевского  Шампанского полка  "с  тридцатью  зажженными  свечами
кричат: "Vive la Nation! Au diable les  aristocrates! (Да здравствует народ!
К черту аристократию!)".  "Гарнизон в  Биче", как  с сожалением констатирует
депутат Рюбель, "вышел за город с барабанным боем, разжаловал своих офицеров
и  затем  вернулся  в  город  с  саблями  наголо"9.  Не  пора  ли
верховному  Национальному  собранию заняться этими  делами?  Военная Франция
находится   в  ожесточенном,  легко  воспламеняющемся  настроении,  которое,
подобно  дыму, ищет выхода. Это  гигантский клубок дымящейся пакли, который,
будучи раздуваем сердитым  ветром,  легко может  вспыхнуть  ярким пламенем и
превратиться в море огня.
     Все       эти        обстоятельства,       разумеется,        повергают
конституционалистов-патриотов в глубокую тревогу. Верховное собрание усердно
рассуждает на  заседаниях, но не  решается  принять  совет Мирабо немедленно
распустить  армию и  потушить  пожар,  находя,  что  путь  паллиативных  мер
удобнее. Однако  по меньшей мере  жалобы на неуплату  жалованья должны  быть
рассмотрены.  С  этой  целью  придуман план,  много  нашумевший в  те дни  и
известный под названием "Декрет  6 августа". Во все полки должны отправиться
инспектора и с  некоторыми выборными капралами и "умеющими писать солдатами"
установить остающиеся недоимки и хищения и покрыть  их. Целесообразная мера,
если  при помощи ее  дымящаяся головня будет потушена, а не вспыхнет с новой
силой от слишком большого притока воздуха или от искр и трения.

        "Глава четвертая. НЕДОИМКИ В НАНСИ"

     Следует,  однако,  заметить,  что округ, подчиненный Буйе, по-видимому,
один из самых  воспламеняющихся. Король всегда желал бежать в  Мец,  к Буйе:
оттуда близко до Австрии.  Там,  более чем где-либо, разъединяемый раздорами
народ должен  был со  страхом или  с  надеждой  и  со  взаимным раздражением
смотреть через границу, в туманное море внешней политики и дипломатии.
     Еще недавно, когда несколько  австрийских полков мирно прошли по одному
углу этой местности, все приняли это за вторжение; тотчас же в Стенэ со всех
сторон бросились  тысяч тридцать национальных гвардейцев с ружьями на плече,
чтобы разузнать, в чем дело10. Оказалось, что дело касалось чисто
дипломатического вопроса: австрийский  император,  желая скорее  проехать  в
Бельгию, выговорил себе право сократить немного путь. Итак, едва европейская
дипломатия  задела  на  своем  темном  пути  край  этих  мест, подобно  тени
пролетающего кондора,  и тотчас же с  гоготаньем и карканьем взвилась  целая
тридцатитысячная крылатая  стая! К тому же  в местном населении, как мы  уже
сказали, царят раздоры: здесь множество аристократов, и патриотам приходится
наблюдать и за  ними,  и за австрийцами.  Ведь  мы находимся  в  Лотарингии;
местность  эта  не  так просвещенна,  как  старая  Франция;  помнит  прежний
феодализм, в  памяти людей остался даже собственный двор  и свой король или,
вернее,  блеск  двора и  короля  - без  связанных с  этим тягостей. С другой
стороны,  Якобинское  общество,  заседающее в  парижской  церкви  якобинцев,
имеете в этих городах дочерей с пронзительными голосами  и  острыми языками;
подумайте же,  как уживутся воспоминания о  добром  короле  Станиславевременах  императорского феодализма с этим  новым, растлевающим евангелием и
какой  яд раздора выльется вместе с ним!  Во всем  этом войска -  офицеры на
одной  стороне,  солдаты  на  другой  -  принимают  участие,  теперь  весьма
существенное. Притом же войска  здесь гораздо  возбужденнее, потому что  они
более скученны, так как в пограничной провинции  их всегда требуется большее
число.
     польском престоле.

     Так  обстоят  дела  в  Лотарингии,  особенно  в  столице  ее  -  Нанси.
Хорошенький город Нанси, так любимый ушедшими в небытие феодалами, где жил и
сиял король Станислав. Город имеет аристократический муниципалитет, но также
и филиал Якобинского клуба. В нем около сорока тысяч душ несогласно живущего
между собой населения и три  больших полка; один из  них -  швейцарский полк
Шатовье,  который дорог патриотам с того  времени, как  он действительно или
предположительно  отказался  стрелять  в  народ  в  дни  штурма Бастилии.  К
сожалению, здесь, по-видимому, сосредоточиваются все дурные влияния и, более
чем.  где-либо, проявляются соперничество и накал страстей. Здесь уже  много
месяцев люди со все большим ожесточением восстают  друг против друга: умытые
против неумытых,  солдаты-патриоты  против  аристократов-офицеров,  так  что
длинный уже счет обид продолжает расти.
     Названные и  неназванное обиды, ведь злоба - пунктуальный счетчик:  она
будет ежедневно заносить что-нибудь под рубрику "разное", все  равно, взгляд
или  тон голоса, мельчайший поступок или упущение, постоянно увеличивая  ими
общую  сумму.  Так,  например,  в  прошлом  апреле,  в  дни  предварительной
федерации, когда национальные гвардейцы и солдаты всюду клялись в братстве и
вся  Франция  вступала  в   местные   союзы,   готовясь   к   торжественному
национальному  празднику Пик, замечено было, что офицеры в  Нанси  старались
охладить  пыл  братания:  так,  они  сначала  уклонялись  от присутствия  на
федеральном празднике  в  Нанси, потом пришли  в сюртуках, а  не в  парадной
форме,  только  надев  чистые  рубашки,  а один из них  выбрал торжественный
момент,  когда  мимо него проносили развевавшиеся национальные  флаги, чтобы
без всякой видимой надобности плюнуть11.
     Правда,   все   это   мелочи,    но   они   повторяются   беспрестанно.
Аристократический муниципалитет,  выдающий себя за конституционный, держится
большей частью спокойно, но этого отнюдь нельзя сказать  о местном отделении