Этот  разговор с двумя  генералами и  с городскими  властями был весьма
безобиден; тем  не менее можно было бы желать,  чтобы Буйе отложил  его и не
отходил в сторону. Не лучше ли  было бы на глазах таких бушующих, мятущихся,
легко воспламеняющихся масс, при едкой  азотной  кислоте, с одной стороны, и
сернистом дыме  с  пламенем -  с  другой, - не лучше ли было бы встать между
ними и держать их врозь, пока место не очистится? Много отставших из Шатовье
и других  полков не вышли  со  своими главными отрядами, выступающими  через
назначенные  ворота  и  останавливающимися на  открытом  лугу.  Национальные
гвардейцы находятся в состоянии почти отчаянной нерешительности; вооруженная
и невооруженная чернь бунтует  на улице, явно охваченная  помешательством, и
вопит об измене, о  продаже австрийцам,  о  продаже  аристократам. Посредине
толпы стоят заряженные  пушки с горячими фитилями, а авангард Буйе находится
всего в  тридцати шагах  от ворот. Эта безумная, охваченная слепой  яростью,
легко  воспламеняющаяся масса,  которая колышется,  как  дым,  не повинуется
никаким  приказаниям, не хочет  отворять ворот, говорит, что скорее  откроет
жерла  своих  пушек! "Не стреляйте, друзья, или стреляйте через мое тело!" -
кричит  юный  герой  Дезиль,  капитан  Королевского  полка,  обхватив руками
смертоносное  орудие и  не  выпуская  его.  Швейцарцы  Шатовье  соединенными
усилиями  с угрозами и проклятиями оттаскивают юношу  прочь;  однако он,  не
оробев, среди нового взрыва проклятий садится на запальное отверстие. Шум  и
крики возрастают, но, увы, среди шума  раздается треск сначала одного, потом
трех ружейных выстрелов, и пули, пронизав тело молодого героя, повергают его
в прах. В  эту же минуту неистовой ярости кто-то прикладывает горящий фитиль
к  запалу  - и громоподобная  отрыжка  картечью  взрывает  на  воздух  около
пятидесяти человек из авангарда Буйе.
     Фатально!  Блеск  первого ружейного выстрела вызвал пушечный выстрел  и
зажег факел смерти; теперь все превратилось в раскаленное безумие,  в адский
пожар.  С   демонической  яростью  авангард   Буйе  устремляется  в   ворота
Станислава, сметает мятежников огненной метлой, загоняет их в объятия смерти
или  на чердаки и в  погреба, откуда они снова открывают  огонь. Вышедшие из
города полки,  остановившиеся  на лугу,  слышат  это  и устремляются обратно
сквозь  ближайшие  городские  ворота; Буйе  скачет за ними, как безумный, но
никто его не слушает -  началась в  Нанси, как  в царстве смерти Нибелунгов,
"великая и жестокая бойня".
     Ужас! Такие  сцены  горестного, бесцельного  безумия небесный гнев лишь
редко  допускает среди людей! Из погребов и чердаков,  со всех улиц, углов и
перекрестков  Шатовье  и патриоты  поддерживают  убийственный  огонь  против
такого   же   убийственного   неантипатриотического   огня.   Синий  капитан
национальных гвардейцев, сражающийся,  сам  не  зная за кого,  и пронизанный
пулями, требует, чтобы его положили умирать на знамя; одна патриотка (имя ее
неизвестно,  сохранилась  только  память  о  ее  поступке)  кричит  солдатам
Шатовье, чтобы они не стреляли  из второй пушки, и даже выливает в нее ведро
воды,  когда крик  ее остается без внимания16. Ты должен драться,
ты  не  должен драться, и с  кем тебе  драться?  Если бы шум  мог  разбудить
древних  мертвецов, то Карл Смелый Бургундский должен был бы встать из своей
Ротонды; ни разу  с того дня, как он  в яростном бою сошел в могилу, потеряв
жизнь и алмаз, в этом городе не было слышно такого шума.
     Три  тысячи  человек,  по  подсчетам  некоторых,  лежат  изуродованные,
окровавленные,  половина  солдат Шатовье расстреляна  без  всякого  полевого
суда.  Кавалерия  Местр-де-Кампа  и неприятельская  немного смогут  сделать.
Королевский полк убедили остаться в казармах,  и  он стоит  там  в трепетном
ожидании. Буйе, вооруженный ужасами закона и покровительствуемый Фортуной, в
конце концов торжествует. В течение двух смертоносных часов он  неустрашимо,
хотя  и  с  потерей сорока  офицеров и пятисот  солдат,  пробился  к большой
городской площади: рассеянные  остатки Шатовье  ищут  прикрытия. Королевский
полк,  столь  легко  воспламенявшийся прежде, но, увы,  сейчас уже остывший,
предлагает сложить оружие  и "выступить в четверть часа". Эти бедняки остыли
даже  настолько, что просят дать им  "эскорт", который  и получают, хотя  их
несколько тысяч человек и у каждого из них по тридцать патронов. Еще не село
солнце,  как  среди потоков  крови  заключается  мир,  который мог  бы  быть
достигнут и  без  кровопролития. Бунтовавшие  полки уходят,  подавленные, по
трем дорогам, а город Нанси оглашается воплями женщин и мужчин, оплакивающих
своих убитых, которые не проснутся  более;  улицы  пусты,  по  Ним  проходят
только патрули победителей.
     Таким образом, Фортуна, благосклонная к храбрым, вытащила Буйе из  этой
страшной опасности, как он сам говорит, "за волосы".  Неустрашимый, железный
человек  этот Буйе; если  бы  на месте старика  Брольи в дни штурма Бастилии
стоял он,  то  все  могло  бы  быть иначе! Он подавил  мятеж  и беспримерную
гражданскую  войну.  Правда,  не без  жертв,  как мы  видели, однако  ценой,
которую он и конституционный  патриотизм считают дешевой. Что касается лично
его, то, побуждаемый  впоследствии возражениями, он хладнокровно заявил, что
подавил  восстание17  скорее против своего убеждения,  только  из
чувства воинского  долга, так как теперь единственная надежда заключается в.
гражданской войне. Мы говорим, побуждаемый позднейшими возражениями! Правда,
гражданская война - это хаос,  однако во  всяком жизненном хаосе зарождается
новый порядок, и странно  предполагать, что изо всех  новых систем,  которые
могут породить хаос  и которые  могут возникнуть из возможностей, окружающих
человека во  Вселенной, Людовик  XVI с  двухпалатной  монархией представляет
именно ту систему, которая должна была создаться. Это все равно что задаться
выкинуть  кости  пятьсот раз подряд с четным числом  очков, сказав себе, что
всякая выпавшая кость  с нечетным числом  очков будет  роковой -  для  Буйе.
Возблагодари лучше  Фортуну и небо, бесстрашный Буйе, и не  обращай внимания
на нападки. Гражданская война, которая разлилась в это время пожаром по всей
Франции, могла бы привести к тому или иному результату, но тушить пожар, где
и как возможно, всегда является обязанностью человека и командира.
     Представьте   себе,  что  должно  было   происходить  в  волнующемся  и
разделившемся на партии  Париже,  когда  ординарцы во  весь карьер прибывали
туда один за другим с такими тревожными известиями!  Велика была радость, но
глубоко  было  и негодование. Верховное  Национальное  собрание  подавляющим
большинством  постановляет  выразить Буйе горячую благодарность; то же самое
выражают собственноручное письмо короля и  голоса всех приверженцев монархии
и конституции. На  Марсовом поле служится торжественная всенародная панихида
по павшим в Нанси защитникам закона; на панихиде присутствуют  Байи, Лафайет
и национальные гвардейцы, за исключением немногих протестующих. Богослужение
совершается   с  помпой  и   торжественными  церемониями,  с  епископами   в
трехцветных перевязях; на  Алтаре Отечества курятся кассолетки с благовонной
смолой; обширное Марсово поле кругом увешано черным сукном.  Марат полагает,
что лучше было бы в такое трудное время истратить  эти  деньги вместо траура
на  хлеб  и  раздать  его  живым  голодным патриотам18. С  другой
стороны, живые патриоты и Сент-Антуанское предместье, как мы видели, с шумом