находится в серьезной  опасности.  Однако  для  королевской  конституционной
гвардии, для старых французских гвардейцев или гренадеров центра,  дежурящих
как раз в тот день, это стечение людей  со входными билетами становится  все
менее и  менее понятным.  Уж  не  намерены ли  в самом деле  эти люди сейчас
увезти   короля   в   Мец?   Не    устроено   ли   возмущение   Сент-Антуана
предателями-роялистами для  отвода глаз? Смотрите хорошенько,  вы,  дежурные
гренадеры центра! От "людей в черном" нечего ждать добра. Некоторые из них в
сюртуках (redingotes), другие в кожаных рейтузах и сапогах, словно собрались
ехать верхом! А что это выглядывает из-под полы Шевалье де Кур?24
Нечто похожее на рукоять какого-нибудь колющего или режущего инструмента. Он
шныряет взад  и  вперед, а кинжал  все торчит из-под его левой полы.  "Стоп,
monsieur!" - гренадер центра хватается за торчащую рукоятку и вытаскивает на
глазах  у  всех  кинжал.  Клянусь  небом,  настоящий  кинжал!  Называйте его
охотничьим ножом или как угодно, но он способен выпустить кровь из патриота.
     Это случилось с Шевалье  де Кур поутру и вызвало  немалый  шум и  много
комментариев, ведь под вечер во дворец собирается все больше и больше людей.
Может  быть,  и  у  них также кинжалы? Увы,  после  озлобленных  переговоров
начинают ощупывать и обыскивать  всех в черных костюмах; несмотря на входные
билеты, их хватают за ворот  и обыскивают. Возмутительно  подумать об  этом!
Всякий  раз, как находят  кинжал,  стилет, пистолет  или хотя  бы портняжное
шило,  найденное  с громким криком отнимают, а несчастного человека в черном
немедленно  сбрасывают  с  лестницы.  И  он  летит  позорно,  головой  вниз,
перебрасываемый  толчками  от  одного часового  к другому;  пишут  даже, что
пинки, щипки и даже удары  ногами a  posteriori ускоряли это  путешествие. И
вот, у всех выходов  в  Тюильрийском саду появляются  один за другим люди  в
черном,  еще более усиливая беспокойство негодующей толпы, собирающейся сюда
в  сумерки  посмотреть, что  происходит  и  увезли или  нет  наследственного
представителя.  Злополучные люди в  черном!  Уличены  они наконец  в ношении
заказных  кинжалов,  изобличенные "рыцари  кинжала"! Внутри  все  похоже  на
горящий  корабль, снаружи  - на  бушующее море.  Внутри  нет  спасения;  Его
Величество,  выглянув  на минуту  из своего  внутреннего святилища,  холодно
приказывает  всем  посетителям  "сдать  оружие"  и  снова  затворяет  дверь.
Отданное оружие образует  груду; изобличенные "рыцари кинжала" стремительно,
гурьбой спускаются с  лестниц, а внизу их встречает  пестрая толпа,  которая
толкает, бьет, травит и разгоняет их21.
     Вот  какое зрелище  наблюдает Лафайет в вечерних сумерках,  возвращаясь
после  удачно  улаженных затруднений с Венсенном. Едва  утихла  санкюлотская
Сцилла,  как аристократическая Харибда уже клокочет  вокруг него. Терпеливый
герой  двух  частей  света  почти теряет  терпение.  Он  не  задерживает,  а
подгоняет бегущих рыцарей; он, правда, освобождает того или другого гонимого
знатного  роялиста, но  бранит  каждого жесткими  словами,  внушенными  этой
минутой,  такими,  каких не простили  бы ему ни в одном салоне. Герой наш  в
затруднительном  положении,  висит  между  небом  и  землею,  ненавистный  в
одинаковой мере и богатым  божествам  над ним,  и неимущим смертным под ним!
Камергер  герцог де Вилькье получает перед  всем народом  такой внушительный
выговор,  что находит  нужным  сначала оправдаться в  газетах, а  когда  это
оказывается  бесполезным,  то  уезжает за границу и  начинает интриговать  в
Брюсселе26  Квартира его  будет  стоять пустой,  но она,  как  мы
увидим, окажется полезнее, чем в то время, когда была занята им.
     Итак,  рыцари  кинжала  позорно  бегут  в  сгущающемся  мраке,  гонимые
патриотами.  Смутное,  позорное  дело,   рожденное  тьмой  и  исчезающее   в
сгущающемся сумраке  и  тьме.  Однако среди  этой  тьмы читатель может  ясно
видеть - в последний или предпоследний  раз  - одну фигуру, бегущую,  спасая
свою жизнь: это Криспен-Катилина д'Эпремениль. Еще не прошло трех  лет с тех
пор, как эти же гренадеры  центра, тогда французские гвардейцы, препроводили
его на рассвете майского дня на острова Калипсо, и вот до  чего Дожили и они
и он. Побитый, истоптанный, освобожденный популярным Петионом, он вправе был
с  горечью  ответить:  "Да,  Monsieur,  и  меня  когда-то   народ  носил  на
плечах"27.  Это  факт,   о  котором   популярный   Петион   может
поразмыслить, если захочет.
     Но к счастью, быстро наступающая ночь спускается над этим позорным Днем
Кинжалов; аристократы  скрываются  в  своих жилищах, хотя и  потрепанные,  с
оборванными  полами  и истерзанными  сердцами.  Двойной  мятеж  подавлен без
особого кровопролития,  если не считать нескольких  разбитых до крови носов.
Венсенн не совсем разрушен и может быть восстановлен. Наследник не выкраден,
и  королева  не запрятана  в тюрьму. Это день, о котором долго вспоминают, о
котором  говорят с громким смехом и  глухим ропотом, с язвительной насмешкой
торжества и с ядовитой злобой поражения. Роялисты по  обыкновению  сваливают
всю вину на герцога Орлеанского  и на анархистов, желавших оскорбить короля;
патриоты,    также   по    обыкновению,   -   на   роялистов   и   даже   на
конституционалистов,  желавших  выкрасть  короля и  увезти в Мец;  мы же  по
обыкновению  сваливаем  вину   на  неестественную   подозрительность  и   на
Феба-Аполлона, уподобившегося ночи.
     Таким образом, читатель видел,  как в последний день февраля 1791  года
три давно уже споривших элемента французского общества оказались втянутыми в
странную,  трагикомическую  коллизию и открыто вступили между собою  в  бой.
Конституционализм, подавивший и санкюлотский мятеж в Венсенне, и роялистскую
измену в Тюильри, в этот момент силен и господствует над всеми. Но что можно
сказать о бедном роялизме, швыряемом таким образом и туда и сюда, после того
как все  его  кинжалы  сложены в кучу? Как  гласит пословица, у всякого кота
бывает масленица: в настоящем, прошлом или будущем. Сейчас праздник на улице
Лафайета   и  Конституции.  Тем   не  менее  голод   и   якобинство,  быстро
перерастающие в фанатизм, продолжают действовать. И если в самом деле дойдут
до фанатизма, то придет и их день. До сих пор Лафайет, подобно какому-нибудь
правящему морем божеству, спокойно поднимает  голову среди всех бурь; вверху
ветры Эола  улетают  в свои пещеры, подобно  буйным непрошеным  духам; внизу
взбудораженные и вспененные ими морские волны утихают сами. Но что, если бы,
как мы не раз  говорили, в дело вмешались подводные,  титанические, огненные
силы  и  самое  дно  океана  взорвалось  бы  снизу?  Если  б  они  выбросили
Посейдона-Лафайета   и  его  конституцию  вон  из   пространства  и  море  в
титанической борьбе схватилось бы с небом?

        "Глава шестая. МИРАБО"

     Настроение Франции становится все ожесточеннее, лихорадочнее и близится
к конечному взрыву безумия и исступления. Подозрительность охватила все умы;
спорящие партии  не  могут уже общаться между собою, они  держатся порознь и
смотрят  друг на друга в крайнем возбуждении,  с холодным  ужасом или пылкой
злобой.  Контрреволюция,  Дни  Кинжалов,  дуэли  Кастри,  бегство  Mesdames,
Monsieur  и  короля! Все пронзительнее раздается тревожный крик журналистов.