связывает его с моей  династией, он забыл так же, как и другие. Быть высшим
должностным лицом  города Парижа и без  всякого сопротивления приготовить в
городской  ратуше,  в  своем   собственном  помещении,  зал  заседаний  для
заговорщиков,  не навести  никаких справок,  не принять никаких  мер, чтобы
воспротивиться заговорщикам,  не сделать  ни одного шага,  чтобы поддержать
авторитет  своего законного  государя! Он  должно быть,  участник заговора,
потому  что подобная  доверчивость  со стороны  такого человека,  как Фрошо
необъяснима. Камбасерес и Савари  сделали большую ошибку, не арестовав его.
Он -  больший изменник, чем Мале,  которого я прощал четыре  раза и который
всегда  занимался заговорами. Что  касается Мале,  то это его  ремесло; мое
милосердие тяготило  его; это сумасшедший. Но  Фрошо, член государственного
совета, начальник  администрации важнейшего  департамента Франции, человек,
осыпанный моими  благодеяниями! Это  возмутительная подлость и  измена! Ему
нечего было бояться умереть  с голоду, если он потеряет свое место. Зато он
потерял свою  честь. Думает ли он, что его  честь менее драгоценна, чем его
место? Если  бы даже Мале сделал  Фрошо первым министром, то  он не спас бы
его от позора измены  своему долгу и своему благодетелю. Я хорошо знаю, что
не всегда  можно особенно  полагаться на людей, которые  смотрят на военную
карьеру  только как  на ремесло,  на выгодную  спекуляцию и  готовы служить
всякому, кто  оплачивает их  риск соответствующим окладом, но  ведь Фрошо -
высшее  должностное лицо,  человек  с большим  состоянием, отец  семейства,
обязанный показывать  своим детям пример верности  своему государю, которая
является  первейшим долгом каждого!  Я не  могу поверить в  такую подлость.

Император  был в  негодовании.  Он оказался  оскорбленным до  глубины души.

- Когда имеешь дело с французами, - сказал он, - или с женщинами, то нельзя
отлучаться на слишком долгое  время. Поистине нельзя предвидеть, что смогут
внушить  людям  интриганы  и  что  случилось  бы,  если бы  там  в  течение
некоторого времени  не получали никаких  известий от меня. А  между тем это
может случиться, если у русских есть здравый смысл.

Судя по  тому, что император говорил  мне потом и что  он рассказывал также
Дюроку  и  Бертье (а  они  передали  мне), он  изменил  свое мнение  насчет
министра

полиции и понимал, быть может, лучше, чем это понимали в Париже, как именно
мог  быть захвачен  врасплох и  арестован этот  министр, даже  если заговор
являлся р замыслом и  делом одного Мале. Кларк продолжал подозревать, что к
заговору   причастны  и   высокопоставленные   лица;  имя   Фрошо,  который
скомпрометировал  себя, придавало  этому  мнению вес  в глазах  императора.

Князь Пармский[209] и  герцог Ровиго держались, к счастью, противоположного
мнения.  Герцог Ровиго  продолжал говорить  о генерале  Лаори как  о жертве
обмана, который  ничего не  знал до того,  как за ним пришли  в его тюрьму.
Донесение  префекта  полиции  и  другие  донесения  были  в  том  же  духе.

Хотя  виновники были  осуждены и  дело было  закончено, но  пример, который
показал  смельчак  Мале,  и   поведение  префекта  департамента  Сены  дали
императору пищу для серьезных  размышлений. В особенности его беспокоило то
впечатление, которое это происшествие должно было произвести в Европе. Была
доказана  возможность  подобного  предприятия,  хотя  результат  и  показал
невозможность   успеха;  уже   одно   это  казалось   императору  серьезным
посягательством  против власти,  открывающим  для кое-каких  горячих голов,
агентов Англии, путь к  созданию беспорядков и покушений. В Париже он забыл
бы об этом происшествии через 24 часа, но в 600 лье от Парижа в тот момент,
когда там могли в  течение некоторого времени оставаться без известий о нем
и  об  армии, были  все  основания для  беспокойства. Предприятие,  которое
человек  оказался  в  состоянии  задумать  один  в стенах  своей  тюрьмы  и
осуществить с помощью ложных  сообщений через четверть часа после выхода из
нее  в центре  столицы,  на глазах  устойчивого правительства  и бдительной
администрации,    могло    соблазнить    также    и   других    интриганов.

Таковы были мысли, осаждавшие  императора, а также и нас, и обстоятельства,
в которых мы находились, придавали им особое значение.

Сообщения об этих серьезных событиях обрушились на императора, когда он был
в Михайловке, и из-за них я прервал мой рассказ о его военных мероприятиях.
Мы остановились  на том, что император  предписал герцогу Беллюнскому вновь
взять Полоцк  и сообщил ему, что сам он  займет позиции в Смоленске. Исходя
из этих предположений, император  7 ноября приказал принцу Евгению свернуть
с дороги и направиться на Духовщину, чтобы тотчас же занять позиции; но тем
временем войска  генерала Барагэ  д'Илье, которые, по  расчетам императора,
должны  были находиться  в Ельне,  на самом  деле отступали к  Смоленску, а
маршал  герцог Эльхингенский  ожесточенно сражался под  Дорогобужем; Платов
преследовал  принца Евгения; и  в Смоленске  мы узнали, что  армия Кутузова
двигалась параллельно  нашему маршруту через Ермаково  на Ельню. Император,
который в течение нескольких  дней говорил о своем проекте занять позиции в
Смоленске, объявил  в этот день во  всеуслышание, что армия расположится на
зимних квартирах в Витебске и Орше.

7-го  мы  были в  Пневой  слободе.  Погода становилась  все  более и  более
холодной,  но  все  думали,   что  в  смоленских  складах  и  на  обещанных
императором  зимних  квартирах  мы  найдем  конец  наших  продовольственных
лишений, то  есть конец  наших главных бед.  Все лица повеселели.  Один вид
продовольственного  обоза,  отправленного из  Смоленска арьергарду  маршала
Нея,  напомнил  другие  времена, внушил  другие  мысли  и поднял  моральное
состояние даже  наиболее удрученных людей. Все  начали верить в изобилие, в
то, что  мы достигли тихой пристани.  Императрор лелеял всякие мечты больше
чем кто бы то ни было и неоднократно говорил на эти темы. Он видел уже, как
его армия снова приведена  в порядок. По-прежнему стояли сильные морозы, но
небо  было ясным и  солнечным. Всем  казалось, что Смоленск  означает конец
лишений.

Однако зрелище,  которое представляла  собою дорога начиная  от Михайловки,
было ужасным;  многочисленные трупы наших эвакуированных  раненых лежали на
дороге;  большинство  из них  погибли  от  холода или  голода  или же  были
покинуты теми, кому была поручена их перевозка. Наряду с этим дорога кишела
отставшими. Но в этот  день беспорядка было меньше. Некоторые солдаты вновь
нагнали свои части, чтобы  не упустить пайков, раздачи которых все ожидали.