морозы. Я  напомнил ему получивший известность  ответ императора Александра
на  московские  предложения  мира  переданные Лористоном:  "Начинается  моя
кампания". Я сказал императору, что этот ответ надо понимать буквально: чем
ближе  будет  надвигаться зима,  тем  больше вся  обстановка будет  выгодна
русским и в частности казакам.

- Ваш пророк Александр  не раз ошибался, - ответил император, по в тоне его
голоса не было никакого раздражения.

Император,   как  мне   казалось,  не   поверил  в   правдоподобность  моих
предсказаний.  Он  надеялся,  что  исключительная  сообразительность  наших
солдат подскажет им, какими средствами можно уберечь себя от морозов, и они
воспользуются  теми же  предосторожностями, что  и русские, или  заменят их
какими-нибудь другими.  Он не сомневался, что  армия расположится на зимние
квартиры в Орше в Витебске. Император все еще не верил, что может оказаться
принужденным отступить за Березину; он считал, что может пойти на это разве
лишь для  того, чтобы  быть поближе к  большим складам в Минске  и Вильно и
установить  более  тесный контакт  с  Шварценбергом и  корпусами на  Двине,
последние  операции которых  должны были,  конечно, оказать влияние  на его
решения. Учитывая их силы,  он не сомневался, что они вновь возьмут Полоцк,
и сожалел  о ранении  маршала Сен-Сира, которое,  как он говорил,  отняло у
него  самого  способного  из его  помощников.  Ему  казалось, что  прибытие
польских казаков (он по-прежнему  ожидал их и надеялся, что в ближайшие дни
получит 1500 - 2000 этих всадников) полностью изменит наше положение и весь
ход дел,  так как  они возьмут на  себя нашу охрану и  дадут нашим солдатам
возможность отдохнуть и  раздобыть продовольствие. После Малоярославца наши
несчастные  солдаты питались  лишь  кониной; иногда  им перепадало  немного
скверной  вареной говядины,  но доставалась  она только тем,  кто занимался
мародерством, а остальные питались  только жареной кониной, то есть павшими
на дороге  лошадьми. Их разрубали на  части еще до того,  как они издыхали.

Около часу разговор вращался вокруг вопросов о России, о Польше, о цветущем
состоянии  Франции,  о тех  средствах,  которыми  располагал император  для
возмещения своих потерь. Затем император затронул главный вопрос - тот ради
которого   он  меня   вызвал   и  предисловием   к  которому   служил  весь
предшествующий разговор.  Он сказал, что "возможно  и даже вероятно, что он
поедет   в  Париж,   после   того  как   расположит  армию   на  позициях".

Он спросил  меня, что я думаю об этом проекте,  не произведет ли его отъезд
дурного впечатления  в армии,  не будет ли  это лучшим средством  для того,
чтобы  реорганизовать  ее,  оказать   воздействие  на  Европу  и  сохранить
спокойствие; наконец,  он спросил, не вижу ли  я опасностей в поездке через
Пруссию без эскорта.

Император добавил еще, что  "через неделю русская армия, так же как и наша,
не будет  уже в  состоянии дать сражение;  она тоже нуждается в  отдыхе и в
реорганизации;  морозы существуют  не  только для  нас, но  и  для русских;
Кутузов следует за нами, не предпринимая ничего серьезного, и отсюда видно,
что он не имеет нужных для этого средств; мы действовали с такой прохладцей
и  допускали так  много проволочек,  что Кутузов  легко мог  опередить нас;
Кутузов не может не  знать, что мы двигаемся, как походная колонна, а о нем
ничего не слышно".

Наконец  император  сказал, что  "в  Смоленске  мы найдем  свежий и  хорошо
организованный  корпус;  еще  один   стоит  на  Березине;  артиллерия  этих
корпусов, как и артиллерия корпусов на Двине, располагает хорошими лошадьми
и  достаточно  многочисленна, чтобы  подкрепить  наши артиллерийские  силы;
немного  дальше стоят  австрийцы и Рейнье  [205] ; если объединить  все эти
силы, то  пусть даже молдавская армия  немедленно присоединится к остальным
русским  корпусам, превосходство все  равно будет  на нашей стороне,  и это
обеспечит нам спокойствие на  зиму; Вильно будет присылать нам дивизии одну
за другой,  и они еще больше увеличат  нашу мощь; наконец, огромные вещевые
склады,  находящиеся   в  этом  городе,  снабдят   нас  всем  необходимым".

Я ответил императору, что, по-моему, зло значительно больше, чем он думает,
и поэтому я не  колеблюсь в выборе лекарства; есть только одно лекарство, а
именно: если его приказы и декреты будут подписываться во дворце в Тюильри;
я не останавливаюсь на  второстепенных соображениях, не считаюсь с тем, что
будут об  этом говорить или думать в армии, ибо  сейчас стоит вопрос о том,
на  что  могут  дерзнуть  в Европе.  Я  сказал,  что  задуманный  им шаг  -
единственный, который  может принести  действительную пользу, единственный,
который должен  был бы ему посоветовать  всякий верный слуга; колебаться не
приходится, нужно только выбрать удобный момент; что же касается неудобства
переезда через  Пруссию, то его можно  избежать, если ехать под вымышленным
именем; так  как никто не будет знать  заранее о предстоящем путешествии то
связанные  с ним  опасности не  выходят из  рамок тех  обычных бесчисленных
опасностей, которым мы подвергаемся каждый день.

Я старался разъяснить императору действительное состояние армии; я указывал
ему, что  трудно пресечь  зло и остановить процесс  дезорганизации, так как
причиной  является упадок  духа  некоторых начальников.  В самом  деле, они
допустили  полное  разложение  своих  корпусов,  ничего  не  делали,  чтобы
удержать  своих солдат от  дезертирства и  не оказаться в  таком положении,
когда  им приходится идти  в бой  с ничтожной кучкой  храбрецов, оставшихся
верными  своему  знамени. Я  говорил  императору о  том впечатлении,  какое
произведет  не только  во  Франции, но  и во  всей  Европе известие  об его
отступлении, а еще больше  - известие о бедствиях, в которые он пока еще не
хочет верить;  в заключение я  сказал, что его возвращение  в Париж создаст
необходимый противовес этому впечатлению.

Император, казалось,  стал менее сомневаться в  справедливости моих мрачных
предсказаний.  Он думал,  что  его присутствия  в Париже  будет достаточно,
чтобы были  пущены в  ход все силы  для создания в  трехмесячный срок новой
армии.  В заключение  он  спросил, не  думаю ли  я, что  новое предложение,
направленное  императору Александру  теперь,  когда русские  губернии будут
эвакуированы, приведет к заключению мира.

- Не больше, чем в Москве, - ответил я. - Наше отступление вскружит им всем
голову.