Городню,  и  оттуда были  разосланы  приказы. Назавтра  армия выступила  на
Боровск; ставка ночевала там 26-го. В город вернулись некоторые из жителей.

Можно  было подумать,  что, покидая  Москву, император  предчувствовал, что
должно  случиться, так  как он  предписал различные  меры предосторожности,
чтобы уберечься  от казаков,  но, как мы  видели, эти меры не  привели ни к
чему.  Никто  у  нас   не  привык  остерегаться,  и  мы  были  уже  слишком
обескуражены   и   слишком   истомлены,   чтобы   менять   свои   привычки.

По прибытии  куда-нибудь на место первой заботой  было всегда найти еду для
себя и корм для лошадей, а для этого надо было отдалиться от дороги, рискуя
попасть в плен к казакам или быть убитым крестьянами. Переходы были слишком
напряженными,  кавалерия слишком  немногочисленной и истомленной  для того,
чтобы  на  наших флангах  разведка  и  прикрытие осуществлялись  достаточно
сильными отрядами.

Мы старались сохранить в  секрете, что император подвергался большому риску
во время  налета казаков, но не  прошло и 48 часов,  как вся армия знала об
этом;  впечатление было  очень нехорошее.  Это происшествие должно  было бы
послужить для  всех уроком,  показывая, как мы неосторожны.  Однако урок не
принес пользы никому.

Казаки -  несомненно лучшие в мире  легкие войска для сторожевого охранения
армии,  для разведок  и партизанских  вылазок. Однако,  когда мы  давали им
отпор или  открыто двигались  против них сомкнутым  строем, они ни  разу не
оказали сопротивления нашей кавалерии.  Но попробуйте потревожить их, когда
вы отрезаны  от своих! Или двиньтесь в  атаку рассыпным строем! Вы погибли,
потому  что  они  возобновляют  нападение  с  такой  же  быстротой,  как  и
отступают. Они  - лучшие наездники, чем мы, и  лошади у них более послушны,
чем наши; они могут  поэтому ускользать от нас, когда нужно, и преследовать
нас,  когда преимущество на  их стороне.  Они. берегут своих  лошадей, если
иногда  и   принуждают  их  к  аллюрам   и  переходам,  требующим  большого
напряжения, то чаще всего  избавляют их от ненужной гонки туда и сюда, а мы
такой гонкой губим своих лошадей.

27-го император ночевал в Верее, чтобы дать артиллерии и обозам возможность
продвинуться  вперед.  Выехав  очень  рано, император  прибыл  туда  утром,
проехал через  город и остановился в полулье  от него за Можайской дорогой,
на  холме, который  господствует  над местностью.  Он пробыл  там некоторое
время, наблюдая  за движением  войск и обозов.  Именно туда к  нему привели
генерал-лейтенанта  графа  Винценгероде [202] , генерал-адъютанта  русского
императора;  Винценгероде  командовал корпусом  легких  войск, стоявшим  на
Тверской дороге, чтобы прикрывать  Петербург и наблюдать за Москвой; он был
захвачен в Москве.

О  деле Винценгероде  после кампании  рассказывали по-разному, и  я поэтому
приведу  факты,  записанные  мною  на основании  представленных  императору
донесений в то время, когда эти факты происходили.

Винценгероде  получил,  вероятно, сведения  о  том,  что французская  армия
выступила  из Москвы;  стоя  вблизи от  Москвы,  он проник  в предместье  и
связался  с  местными  жителями.  Мелкие  нападения со  стороны  казаков  и
вооруженных  крестьян вынудили  герцога Тревизского  стянуть к  центру свой
маленький корпус,  чтобы не  подвергать его риску в  этом громадном городе.
Когда  наши войска  подтянулись  к Кремлю,  Винценгероде пробрался  в город
переодетым,  дошел до  наших.постов  и воспылал  надеждой либо  осуществить
маневр, который  принудил бы герцога Тревизского  эвакуировать Москву, либо
добиться того же результата,  отвратив наших солдат от исполнения их долга;
местные жители  считали это делом легким, так  как думали, что наши солдаты
недовольны.   Наши   войска   охраняли   только   подступы   к   Кремлю   и
коммуникационную линию, связывавшую Москву с Можайском, которая была вместе
с тем коммуникационной линией всей армии. Набросив на себя штатское пальто,
Винценгероде  приходил  беседовать с  солдатами  на  наших аванпостах.  Его
сопровождали несколько  местных жителей тоже  говоривших по-французски; все
они,  следуя  его  примеру  или  его  советам  и  ссылаясь  на  официальные
источники,  сообщали  солдатам о  последних  событиях,  об испытанных  нами
неудачах,  об ожидающих  их лишениях,  об опасностях, которым  они напрасно
подвергаются,  о  доброте  и   великодушии  императора  Александра,  о  его
благосклонном  отношении  к  иностранцам и  особенной  любви  к военным,  о
бесполезности борьбы, поскольку император  Наполеон отступает, и о том, что
в их интересах сложить оружие и спокойно ждать до заключения мира в стране,
которая  так   охотно  их  приютит,  и   т.  д.  Многие  солдаты,  принимая
Винценгероде  за простого  обывателя,  позволяли ему  говорить, не  обращая
внимания  ни на  его  особу, ни  на его  речи.  Но один  из  гусаров, более
наблюдательный, чем  другие, послушав некоторые разговоры,  обратил на него
внимание.  Возмущенный  такими  речами,  он  задержал  его  и  притащил  на
гауптвахту;  оттуда Винценгероде,  несмотря на  все его жалобы  и протесты,
повели  к коменданту.  Когда  в нем  опознали русского  офицера,  он тщетно
пытался  утверждать,  будто  явился   в  качестве  парламентера.  Это  была
неправдоподобная басня.  Его оставили под стражей  и препроводили к герцогу
Тревизскому; герцог отнесся к нему с уважением, но как к военнопленному; он
не мог  признать его отговорку, при помощи  которой тот хотел выпутаться из
дела,  так  как  Винценгероде  явился  в Москву  тайно,  переодетым,  чтобы
попытаться совратить наших солдат, и не объявлял о своем прибытии сигналами
горниста, как  то делают  парламентеры. Сын обер-камергера  Нарышкина[203],
адъютант  Винценгероде,  стоял с  несколькими  казаками  недалеко от  наших
постов. Видя,  что Винценгероде  не возвращается, он  осведомился у местных
жителей,  что  произошло  с  генералом. Они  сказали,  что  его только  что
арестовали.  Тогда,  не  возвещая о  себе  сигналами  горниста, не  вызывая
какого-либо  офицера или  унтер-офицера  для переговоров,  он отправился  к
французскому посту,  спросил о своем генерале  и добровольно сдался в плен,
чтобы  иметь  честь  не  покидать  своего начальника.  Эта  чисто  сыновняя
преданность  офицера  своему  командиру  несколько изумила  всех;  молодого
человека взяли под стражу и препроводили к маршалу.

Когда императору  представили донесение  о взятии в плен  этих офицеров, он
приказал направить их к нему; они одновременно с нами прибыли как раз туда,
где  император прервал  свой путь  и сошел  с лошади. К  императору привели
только  одного Винценгероде;  император  стал упрекать  его в  том,  что он
служит  России,  будучи  по рождению  немцем  и  подданным страны,  которая