С этими  словами он схватил свою шляпу, собираясь  выйти. К счастью, в этот
момент вошли  герцог Истрийский  и князь Невшательский; вместе  со мною они
стали  уговаривать  императора,  указывая,  что  сейчас очень  темно  и  он
подъедет к  аванпостам еще  до того, как можно  будет различить что-нибудь;
гвардия  заняла  свои позиции  ночью,  и  мы не  слишком  точно знали,  как
разместились корпуса.

Император  все же  хотел ехать, но  в это  время прибыл один  из адъютантов
вице-короля и сообщил ему,  что на неприятельской стороне горят лишь костры
казаков,  а только  что задержанные  нами солдаты и  крестьяне подтверждают
отступление русской армии. Получив  эти сведения, император решил обождать,
но полчаса  спустя нетерпение взяло  верх, и он отправился  в свою поездку.
Еще только начинало рассветать, и в 500 туазах от ставки мы столкнулись нос
с  носом   с  казаками,   главный  отряд  которых  напал   впереди  нас  на
артиллерийский  парк  и  артиллерийские  части, заслышав  их  передвижение.
Казаки захватили несколько орудий.

Было еще  так темно, что мы поняли, в чем дело,  лишь по выкрикам казаков и
очутились вперемежку  с некоторыми из них,  прежде чем сообразили, кто это.
Надо признаться,  мы были  слишком далеки от мысли  о возможности встретить
казаков  среди бивуаков нашей  гвардии и  обратили мало внимания  на первые
услышанные  нами крики.  Лишь  когда крики  усилились и  начали раздаваться
рядом  с императором,  генерал Рапп,  ехавший впереди с  графом Лористоном,
графом Лобо, графом Дюронелем,  офицерами для поручений и передовым отрядом
конвоя, подскакал к императору и сказал ему:

- Остановитесь, государь, это казаки!

- Возьми  егерей из конвоя, -  ответил ему император, -  и пробейся вперед.

Возле нас оставалось не больше 10 - 12 стрелков, и они сами уже пробивались
вперед, чтобы соединиться с авангардом. Тьма была еще такая, что в 25 шагах
ничего  нельзя  было  различить.  Лишь  лязг  оружия  и  крики  сражающихся
указывали, где происходит схватка,  и говорили, что завязалось столкновение
с  неприятелем.  Адъютант  князя Невшательского  -  Эмануэль  Лекутэ -  был
пронзен насквозь в грудь  палашом нашего конногвардейца, который принял его
за русского.

Возле императора были только князь Невшательский и я. Мы все трое держали в
руках обнаженные шпаги. Схватка происходила очень близко, все ближе и ближе
к  императору; он  решил проехать  несколько шагов  и подняться  на вершину
холма,  чтобы  лучше  рассмотреть,  что происходит.  В  этот  момент к  нам
присоединились остальные  егери из конвоя; один  за другим прибыли дежурные
эскадроны,  которые  не успели  сесть  на коней,  когда император  внезапно
отправился в  свою поездку. Ринувшись в  том направлении, откуда доносились
крики  сражающихся, два  первых эскадрона  опрокинули первые  ряды казаков.
Остальные  два  с  герцогом   Истрийским  во  главе,  шедшие  на  небольшом
расстоянии  от  них, подоспели  как  раз вовремя,  чтобы поддержать  первые
эскадроны, Завязавшие ожесточенный бой  и окруженные целой тучей казаков. К
этому моменту уже достаточно рассвело, и заря осветила происходившую сцену.
Вся равнина  и дорога кишели  казаками. Гвардия вновь отбила  свои орудия и
нескольких   канониров,  захваченных   неприятелем,  и   принудила  казаков
перебраться  на   другой  берег   реки,  но  у  нас   было  много  раненых.

Не подлежит  сомнению, что если бы император  выехал, как он сначала хотел,
еще до  рассвета, то  он оказался бы  в сопровождении лишь  своего конвоя и
восьми  генералов и  офицеров как  раз посреди  этой тучи казаков.  Если бы
казаки, оказавшиеся под самым  нашим носом и на один момент окружившие нас,
были более  решительны и ринулись бы  на дорогу, вместо того  чтобы с ревом
рубить направо и налево  по обеим сторонам дороги, то они захватили бы нас,
прежде чем  эскадроны успели бы прийти к нам  на помощь. Конечно, мы дорого
продали  бы свою  жизнь,  насколько это  можно сделать  с  помощью короткой
шпаги,  да еще в  темноте, когда не  знаешь, кому  ты наносишь удар.  Но не
подлежит сомнению,  что император был бы  убит или взят в  плен, и никто не
знал бы  даже, где  искать его среди  огромной равнины, там  и сям покрытой
рощицами, под прикрытием которых  и прятались казаки в расстоянии ружейного
выстрела от дороги и от позиций, занимаемых гвардией.

Если  бы эти  факты  не могли  быть  подтверждены всей  армией и  столькими
достойными доверия людьми, то многие усомнились бы в них. В самом деле, как
можно допустить,  чтобы монарх,  да еще к тому  же такой предусмотрительный
человек   и   величайший   полководец,   который  когда-либо   существовал,
подвергался риску  попасть в  плен на большой дороге,  по которой двигалась
вся  армия, в 500  шагах от  своей ставки, посреди  бивуаков многочисленной
кавалерийской  и пехотной  сторожевой  охраны? Как  можно допустить,  чтобы
тысяча человек, никем не  замеченных провели всю ночь, притаившись в засаде
в расстоянии трех-четырех ружейных выстрелов от ставки? А между тем все это
полностью объясняется  рядом обстоятельств, которые я  подробно изложу, так
как они были обусловлены привычками императора.

У  нас  оставалось  очень  мало легких  воинских  частей.  Их всегда  плохо
берегли, и они были изнурены. В этот день они были посланы в другие пункты,
и соответствующая часть наших  позиций осталась без прикрытия. Наши солдаты
дрались вообще хорошо, но охраняли себя недостаточно. Нет другой армии, где
разведочная  и патрульная  служба  находилась бы  в большем  пренебрежении.
Наступает ночь, размещают кое-где  несколько караульных постов, чтобы иметь
время  вскочить  на  коней,  если  подойдет  неприятель, но  о  том,  чтобы
прикрывать  части,   находящиеся  позади   или  рядом,  не   думает  никто.

Император  лишь в  самый последний  момент назначал,  где будет  ставка. Он
усвоил такую  привычку по двум причинам: это  было, с одной стороны, мудрой
предосторожностью, а с другой,  по его собственному объяснению, эта система
давала  ту выгоду,  что до самого  конца дня  все войска, находились  в его
непосредственном    распоряжении,    и   все    люди   держались    начеку.

-  Если  сделать трудным  все,  то действительные  трудности кажутся  менее
тяжелыми, - не раз говорил он мне.

Из-за  этих  привычек  императора  офицерам и  солдатам  нередко,  конечно,
приходилось туго. Но он мало с этим считался, так как учитывал лишь крупные