Было  уже  половина  шестого,  когда  император отпустил  меня,  сказав  на
прощанье, чтобы я поразмыслил над всем, что он мне конфиденциально сообщил,
и добавил, что он  еще поговорит об этом со мной после того, как побеседует
с князем Невшательским.

Назавтра, то есть 29-го,  мы были в Гжатске. Стоял сильный мороз. Эстафеты,
которые в течение нескольких  дней уже не запаздывали и приходили через все
более короткие промежутки времени, так как мы двигались им навстречу, снова
перестали   поступать  со   вчерашнего   дня  из-за   появления  нескольких
неприятельских отрядов на наших коммуникационных путях. Последние депеши из
Парижа были еще от сентября.

Уже  после  Боровска  мороз давал  себя  чувствовать,  но промерзла  только
поверхность почвы; погода была хорошая, и еще вполне возможно было провести
ночь  под открытым  небом,  если развести  костер. Однако  здесь  (в районе
Гжатска) зима давала себя чувствовать более сильно.

После  Вереи я  усвоил  привычку передвигаться  пешком. Я  проделывал таким
образом  все ежедневные  переходы и  прекрасно себя чувствовал,  потому что
нисколько  не страдал  от холода  и не  знал никаких недомоганий  в течение
всего нашего продолжительного отступления.

В Гжатске мы нашли остатки обоза, присланного из Франции для императорского
двора, с  двумя придворными  лакеями. Часть его  была разграблена казаками.
Так как у нас не было транспортных средств для перевозки присланного с этим
обозом  продовольствия, то  мы  распределили его  между собой,  и  в ставке
царило изобилие. Мы пили кло-вужо и шамбертен как простое столовое вино. Мы
запаслись  силами и  хорошим  самочувствием на  те поистине  черные  дни, к
которым  мы  приближались. У  всех  оставались еще  кое-какие запасы.  Было
распределено небольшое количество сухарей.

Люди хорошо  переносили наши длинные переходы,  несмотря на ночные морозы и
на дурное состояние дороги в некоторых местах, где оттепель, продолжавшаяся
несколько часов,  сильно испортила  се; но с лошадьми  дело обстояло иначе.
Необходимость отправляться на фуражировку  на два лье в сторону от дороги и
дурное  качество  корма, добываемого  ценою  стольких  опасностей и  такого
труда, изнуряли лошадей. Лошади, не отличавшиеся особенно мощным сложением,
погибли  все. В  запряжках шли  резервные лошади,  да и  их не  хватало. Мы
начинали уже бросать свои повозки на дороге.

До сих пор казаки,  двигавшиеся следом за нашим арьергардом, мало тревожили
его. Так  как состояние  нашей кавалерии и быстрота  нашего передвижения не
позволяли нам  высылать разведки, то мы не  имели сведений о неприятеле. Но
так  как мы  не  замечали казаков  на наших  флангах,  то наши  мародеры из
головных частей  колонны отдалялись  в сторону от дороги,  а по возвращении
сообщали,  что  видали  только  крестьян,  обращавшихся в  бегство  при  их
приближении.  Это облегчало  возможность добывать продовольствие,  но такое
облегчение  сыграло  очень  печальную  роль,  внушив  людям  уверенность  в
безопасности,  и число  отставших  увеличилось еще  больше. Так  как поесть
удавалось  только  при  мародерстве, то  все  хотели  отправляться на  этот
промысел.  В  арьергарде  мародерам  и  отставшим  посчастливилось  меньше.
Русские  ежедневно захватывали  в  плен многих  из них  и, удовлетворенные,
очевидно, такими результатами, лишь  изредка подступали к нашему арьергарду
на расстояние ружейного выстрела.

30-го  ставка  провела  ночь  в Величеве.  В  красивом  помещичьем доме  не
осталось ни  одной окопной рамы; с  трудом удалось набрать всяких обломков,
чтобы кое-как  забить окна в одной из комнат и  отвести ее для императора и
начальника  штаба. Из  всей  мебели в  целости сохранился  только биллиард.
Здесь в Величеве были получены запоздавшие эстафеты.

На следующий  день, то есть 31-го, ставка и гвардия  были в Вязьме, где они
оставались также  и 1  ноября. Все, что  уцелело при первом  пожаре, было в
хорошем  состоянии.   Армии  были   розданы  кое-какие  пайки,   а  лошади,
принадлежавшие ставке,  получили немного корма. Когда  мы вступили в Вязьму
во время  нашествия, там оставалось немного жителей,  а теперь их стало еще
меньше.

Император никак  не мог понять тактики  Кутузова, оставлявшего нас в полном
спокойствии. Погода  была хорошая.  Император опять несколько  раз говорил,
что "осень  в России такая же,  как в Фонтенбло"; по  сегодняшней погоде он
судил  о  том,  какою  она будет  через  10  -  15  дней,  и говорил  князю
Невшательскому, что  "это - такая  погода, какая бывает в  Фонтенбло в день
св. Губерта  (3 ноября),  и сказками о  русской зиме можно  запугать только
детей".

В  Вязьме император  получил сообщение  от генерала Барагэ  д'Илье, который
согласно полученному им приказанию занял Ельню. В Вязьме же император узнал
об  эвакуации Полоцка  и  послал маршалу  герцогу Беллюнскому  приказ вновь
захватить  Полоцк, причем  сообщил  о своем  приближении. Он  написал также
герцогу Бассано,  сообщая ему о своем  передвижении и поручая ему уведомить
об  этом  князя  Шварценберга,  маршала  Макдональда и  других,  причем  он
говорил, что цель этого  движения - "вступить в контакт с другими корпусами
во время зимы".

2-го  мы были в  Семлеве, 3-го -  в Славкове,  где мы увидели  первый снег.
Безопасность, которой  пользовались наши  фланги в течение  нескольких дней
благодаря тому,  что неприятель после медынского  нападения почти совсем не
следовал за нашим арьергардом, была, как полагали, только хитростью с целью
внушить  нам  спокойствие и  повторить  вблизи  Бородина то,  что было  под
Вороновым. Но, как мы узнали потом, слабость преследования объяснялась тем,
что  Кутузов находился  в неизвестности  насчет наших  передвижений. Только
27-го он определенно установил, что наш маневр против него был не чем иным,
как прологом к нашему отступлению.

28-го  Кутузов поручил  Милорадовичу[206] , которого  он поставил  во главе
корпуса, состоявшего из пехоты  и кавалерии; настигнуть нас и отрезать наши
арьергардные  дивизии,  не  дошедшие до  Вязьмы.  Император  узнал об  этом
нападении 3 ноября, когда был в Славкове; одновременно он получил сведения,
что вице-королю, князю Понятовскому и князю Эльхингенскому пришлось оказать