здесь, на земле Аламанни, и на  севере,  где  живут  норвежцы.  Как  легко
видеть зло в других людях, и как сложно обнаружить его в себе.  Вернись  я
домой, я бы не смог лишь помогать  спасать  души  своим  единоплеменникам,
хотя заблудших, уверяю вас, предостаточно и в моем отечестве, и скоро меня
обуяло бы желание нести слово Божье в  далекие  страны.  Я  бы  все  равно
вернулся, а потому нет мне никакого резона уезжать. Нет,  я  прожил  здесь
очень долго и должен остаться, даже если Стеклий терпеть меня не может.
     Появилась Ильдико, со спутанными волосами, с лампой в руке.
     - Мне сказали, что пришел отец Симон. Я хочу поздороваться с ним,  не
дожидаясь утра.
     Священник поднялся.
     - Рад видеть тебя, дочь моя. Давненько я не заглядывал сюда и  в  мое
отсутствие маленькая желтая птичка успела вырасти.
     Мацио повернулся к дочери.
     - Наш добрый друг приехал, чтобы пожить у нас. Мы рады предложить ему
крышу и стол, но должны предупредить, что о благополучии наших лошадей  мы
заботимся больше, чем об удобствах для гостей.
     - Я проведу у вас лишь несколько дней, - твердо заявил священник. - А
потом удалюсь в убежище, где в давние годы провел много времени.
     - В ту пещеру на холме Бельдена?
     В свете лампы  они  видели,  сколь  усталым  выглядит  священник.  Он
кивнул. Голова его, так того  требовали  церковные  каноны,  была  выбрита
спереди.
     - Да. Она сокрыта от посторонних глаз, и там я буду  в  безопасности.
Неужели вы думаете, что я могу навлечь  гнев  аттил  и  стеклиев  на  моих
верных друзей? Нет, благодарю за предложение, но остаться у вас надолго  я
не смогу. А пока буду счастлив провести какое-то  время  в  той  маленькой
комнатке за очагом, о которой не знает никто, кроме вас.
     - И домашних слуг, - уточнила Ильдико.
     - Уж их-то бояться нечего, отец Симон, - заверил священника Мацио.  -
В нашем тайнике ты будешь в  полной  безопасности.  Совсем  как  в  пещере
Бельдена.
     - И здесь всегда будет еда, -  добавила  Ильдико.  -  Я  распоряжусь,
чтобы тебя накормили прямо сейчас.
     Мацио провел отца Симона в свою комнату.  Нащупал  на  панели  нужное
место, нажал. Со скрипом и скрежетом часть стены отошла в сторону,  открыв
крохотный чулан, в котором едва хватало места для  соломенного  матраца  и
узкого  стола,  на  котором  стоял  кувшин  и  нехитрая  столовая  утварь.
Располагался чулан между комнатой Мацио и очагом обеденного зала, так  что
в нем всегда было тепло.
     Священник  поставил  свечу,  которую  дал  ему  Мацио,  на   стол   и
умиротворенно огляделся.
     - В четвертый раз я гощу в этом тайнике. Я  думаю,  что  кроме  меня,
здесь никто никогда не прятался.
     - Дети, когда были маленькими, забирались сюда, заметил Мацио.
     Ильдико принесла тарелку с едой. Священник благодарно улыбнулся.
     - Когда я начинаю думать, что могу  перебороть  слабость  плоти,  мой
желудок  берет  меня  в  оборот  и  быстро  доказывает,  какой  я  глупец.
Признаюсь, дочь моя, я очень голоден. За весь день я съел  только  кусочек
сыра да выпил глоток козьего молока, - он оглядел Ильдико с ног до головы,
вздохнул. - Ох уж это время. Превращает девочек в ослепительных  женщин  и
уносит от тех, кто их любит. Мой верный друг, недолго пробудет с тобой эта
дочь солнца.
     - Очень недолго, святой отец, - ответил Мацио. -  Сегодня  утром  мне
напомнили об этом, и я еще не отошел от такого удара, -  он  повернулся  к
дочери. - Отец Симон пришел издалека и очень устал. Мы пойдем, а он  пусть
ужинает и отдыхает.


     Следующим вечером, когда солнце  скатилось  за  горизонт,  Бастато  с
двумя помощниками начал запирать все окна и двери. Покончив с этим,  зажег
факелы в железных кронштейнах на стенах и поставил  на  стол  в  обеденном
зале горящие свечи. Отодвинул скамью и сел. Помощники заняли места по  обе
стороны от него.
     И тут же в обеденный зал потянулись слуги.  Человека,  незнакомому  с
обычаями плоскогорья, удивило бы их число. Тут  были  повара  и  поварята,
горничные,  виночерпаи  и  разносчики  вина,   дровосеки   и   трубочисты,
объезщики, конюхи, полевые  рабочие  и  даже  золотари,  которые,  правда,
сидели в некотором  отдалении  от  остальных.  Их  принадлежность  к  дому
Роймарков определялась синим кантом шейного выреза  туники  и  вышитой  на
правом рукаве лошадью Роймарков. Их было так много, что никто на работе не
перетруждался: трое выполняли посильное одному. Чувствовалось, что пышущие
здоровьем мужчины и грудастые женщины едят от пуза и всем довольны.
     К приходу Мацио и его детей все слуги уже сидели за  столом.  Они  не
поднялись, никоим образом не поприветствовали своего господина.  Пустовала
лишь скамья посередине стола, на которую и сел Мацио, с  Рориком  по  одну
руку и Лаудио по другую. Ильдико сменила розовый костюм для верховой  езды
на белое платье до пола, из под которого виднелись лишь ее белые сандалии.
Она примостилось рядом с седоволосым Бринно и они тут же начали  о  чем-то
шептаться. Продолжалось это до тех пор, пока глава семьи  не  наградил  ее
суровым взглядом.
     В наступившей тишине Мацио оглядел стол.
     - Все здесь?
     Скоро выяснилось,  что  отсутствует  лишь  старик  Бларки.  Калека  с
детства, очень вспыльчивый, грубый, не лезущий  за  словом  в  карман,  он
исполнял роль шута да выполнял различные поручения по  хозяйству.  Готовил
приманку для рыбаков, поддерживал огонь в очаге, а если за ужином  ему  ни
разу не удавалось рассмешить народ, оставался мыть и вытирать все миски  и
кружки.  Если  такое  случалось,  он  костерил  на  весь  свет  безмозглых
дундуков, не понимающих хорошей шутки.
     - Я оставил его снаружи. Часовым, - пояснил Бастато.  И,  обосновывая
свой выбор, добавил. - Его голос всегда выпадает из общего хора.
     - Тогда подайте сигнал, - распорядился Мацио.
     Мужчина, сидевший ближе всех к очагу, постучал по стене.  Заскрежетал
механизм, открывающий потайную дверцу и мгновением позже в обеденном  зале
появился отец Симон в развевающейся сутане. Сидящие  за  столом  встали  и
запели  один  из  первых  христианских  гимнов,  со  временем  забытый   и
замененный другими, пришедшими ему на смену.
     Низенький священник, певший громче остальных, оглядел обеденный зал и
сердце его наполнилось счастьем.