Дворец Аттилы, отгороженный от города высокой деревянный  стеной,  не
поражал размерами. Над воротами  развевались  знамена  покоренных  гуннами
государств,  а  над  ними  гордо  реял  королевский  штандарт  Аттилы,   с
изображение Серого Турула. Все материалы  для  строительства  дворца  были
доставлены издалека. Большую его часть занимал обеденный  зал,  в  котором
Великий  Танджо  трапезничал  со  своими  приближенными.  В   конце   зала
находилось возвышение, отделенное от зала тяжелыми занавесками. Там Аттила
спал на огромной квадратной кровати, захваченной  его  дядей  Ругиласом  в
каком-то византийском городе и привезенной сюда  на  повозке,  запряженной
шестью лошадьми. Под возвышением размещалось несколько небольших комнат, в
одной из которых  великий  правитель  занимался  делами  своей  необъятной
империи.
     В ней он и сидел за  мраморным  столиком,  в  свое  время  украшавшим
какой-нибудь греческий дворец, погруженный в  раздумья.  Увидев  вошедшего
Гизо, Аттила недовольно нахмурился.
     - Он пришел, - объявил слуга. - Стоит и смотрит на кровать. Наверное,
гадает, спят ли в ней все жены одновременно.
     - О ком ты?
     - О ком я? Естественно, об этом  сладкоголосом  старикашке.  Ястребе,
рядящемся в тогу голубя. О Микке Медеском.
     - Пригласи его сюда, - пробурчал Аттила, не поднимая глаз.
     - С ним еще один человек. Я вижу его впервые. Он хочет  увидеть  тебя
первым.
     - Пусть будет так.
     Но Гизо и не думал уходить.
     - Женщину в шлеме не примешь  за  солдата.  Этот  носит  цвета  слуги
Микки, но сразу видно, что к каравану он не имеет ни малейшего  отношения.
Так кто он? Чего он хочет?
     - Приведи его, и я все выясню сам, - резко бросил Аттила.
     Гизо привел невысокого мужчину в тунике из грубой  ткани  с  широкими
красными лентами по шее и подолу. Действительно,  он  ничем  не  напоминал
широкоплечих здоровяков с могучими руками, работавшими на Микку. Скорее он
напоминал чиновника государственного управления,  не  поднимающего  ничего
тяжелее стилоса. Да и держался он с достоинством.
     - Меня зовут Гиацинтий, о великий и всемогущий Аттила. - Я - слуга, и
доверенный слуга, иначе меня не  послали  бы  с  этой  миссией,  принцессы
Гонории.
     Аттила вскинул голову и пристально посмотрел на визитера.
     - Принцессы Гонории? Сестры моего царственного брата императора Рима?
     - Да, о Великий. Я привез от нее письмо, - Гиацинтий извлек письмо из
потайного кармана в поясе. Положил его и  золотое  кольцо  на  стол  перед
владыкой гуннов. - Это кольцо моей госпожи,  принцессы.  Свидетельство  ее
уважения к вашему величеству и доказательство того, что письмо от нее.
     Аттила взял  со  стола  тоненькое  колечко  с  императорским  гербом,
пристально  оглядел  его.  Кивнул,  показывая,  что   не   сомневается   в
подлинности письма. Почему принцесса Гонория пишет ему, подумал он.  Хочет
убедить отказаться от намеченного похода на Римскую империю? Он  попытался
вспомнить историю, которую рассказывали о принцессе Гонории несколько  лет
тому назад, но без особого успеха.
     - Если Великий не читает по-латыни... - начал посыльный.
     - Не читаю! - резкость  тона  показывала,  что  Аттила  полагал  ниже
своего достоинства изучать язык Рима.
     - Тогда, о король королей, позволь мне прочесть  письмо.  Оно  строго
конфиденциально.  Как,  несомненно,  известно,  владыке,  принцессу,   мою
госпожу, последние годы держат в заточении из-за ее деяний, которые мать и
брат, августейший император сочли за оскорбление.
     И тут Аттила вспомнил, что это было за  деяние.  Принцесса  допустила
серьезный просчет. Взяла в любовники домашнего слугу. Звали его Евгений  и
он, разумеется, не годился в любовники  сестре  божественного  императора.
Бедолагу без лишних слов обезглавили, и более никто  ничего  не  слышал  о
принцессе. Разве что говорили, что ее держат под строгим надзором. Так что
интерес Аттилы к письма разом возрос.
     Гиацинтий начал читать. Гонория соглашалась выйти замуж за Аттилу при
условии, что он вызволит ее из  заточения  и  вернет  ей  все  поместья  и
почести, которых ее лишили. Закончив короткое письмо,  посыльный  добавил,
что за его госпожой постоянно следят и ей не  без  труда  удалось  вынести
письмо из дворца. А затем он, Гиацинтий, скрылся под  личиной  торговца  в
караване Микки, чтобы доставить письмо великому  правителю,  которому  оно
предназначалось. И он будет очень признателен владыке, если более никто не
увидит письма.
     - Меня ждет смерть, о король королей, если  станет  известно  о  моей
роли в передаче письма, - Гиацинтий поник головой. - Но ради моей  госпожи
я готов на все.
     Аттила тем временем вспомнил и другие  подробности.  По  его  мнению,
Гонория была шлюхой, пусть и королевской крови. Молодая,  прекрасная,  она
не сдерживала своих страстей... Когда его армии захватят  Рим,  сказал  он
себе, ему уже не потребуется ее согласие. Он возьмет ее в жены, если будет
на то его  желание.  А  скорее  всего,  отдаст  Гонорию  одному  из  своих
военноначальников, поскольку женщины ее возраста его уже не волновали. И в
то же время он не  мог  не  гордиться  тем,  что  римская  принцесса  сама
предлагала ему брачный союз.
     Дабы не выдать охвативших его эмоций, Аттила ответил коротко, ледяным
тоном. Предложение принцессы будет рассмотрено, он найдет  способ  довести
до нее свой ответ.
     Произнося эти слова, Аттила не отрывал  взора  от  лежащих  на  столе
редких и дорогих предметов. То были трофеи прошлых набегов. Их можно  было
найти в самом захудалом доме столицы. Выбрав перстень с прекрасным опалом,
все  его  существо  восстало  против  подобной  расточительности,   Аттила
протянул его Гиацинтию. То была награда за  риск.  А  затем  взмахом  руки
отпустил посыльного.


     Как только за  Гиацинтием  закрылась  дверь,  Аттила  забарабанил  по
китайскому гонгу, вызывая Гизо. Слуга вошел, замер у порога.
     - У тебя лисий слух. Что ты слышал о  принцессе  Гонории?  -  спросил
Аттила.
     Гизо затворил за собой дверь.
     - Сладострастной Гонории. Она ни в чем не знала меры, - он  помолчал,
усмехнулся. - Ее не могли не посадить под замок. Теперь о  ней  ничего  не