- Впрочем, продолжайте, - сказал он ободряюще.
   Голос Терра окреп.
   - Для  национальных  страстей,  граф  Ланна,  существует  очень  мало
выходов, и самый привычный из них -  война.  Вы,  ваше  сиятельство,  на
случай войны слишком полагаетесь на исключительные качества немцев. А не
все ли равно в  конечном  итоге,  какими  качествами  обладал  тот,  кто
плавает в собственной крови? Подумали ли вы, убедились ли на опыте,  что
в результате политики проливается настоящая кровь?
   Резкие выкрики, зловещий шепот. Когда все смолкло, графу Ланна  стало
страшно. Видно было,  как  он  побледнел,  каким  неподвижным  стал  его
взгляд... Но вот он встряхнулся, на губах снова появилась улыбка, правда
натянутая.
   - Как противостоять ходу событий? - сказал он вяло.
   В  этот  миг  он  был  настолько  неуверен  в  себе,  что  совершенно
беспомощно смотрел,  как  собеседник  его  встал  и,  отступив  на  шаг,
скрестил руки.
   -  Отмените  смертную  казнь!  -  крикнул  Терра,  а  грудь  его  под
сжимавшими ее руками вздымалась так,  словно  готова  была  разорваться.
Сердце у него раскрылось, чтобы громко заявить свою волю, вся жизнь его,
вся   сущность   сосредоточилась    на    этой    минуте,    прихлынула,
сконцентрировалась в одном волевом порыве.
   С кресла свисал мертвый директор.  Убитые,  лежали  в  объятиях  друг
друга  борцы!  Кровожадные  вопли  неслись  из  переулков,  и  дорога  с
неизгладимыми следами пролитой крови вела назад, к полю битвы, где  один
из его собственных предков стал убийцей или жертвой друга. А  куда  вела
она вперед? К  новым  битвам,  к  новым  братоубийствам?  Вот  оно,  его
единоборство с Мангольфом! Он хотел закричать и лишь простонал:
   - Отмените смертную казнь!
   Министр - правильно ли он понял его? - сказал вяло, хмуря лоб:
   - Я не бог. Вы восстаете против бога.
   - Никогда еще я не был покорнее ему, - твердо сказал Терра. - Я  хочу
вернуть ему право решения, которое мы узурпируем, убивая. Мы обкрадываем
его, убивая. К чему он предназначал кровь, которую мы проливаем?
   Ланна рукой разгладил лоб. Оказывается, это мечтатель из  числа  тех,
которые отталкиваются не от фактов, а только от идей.
   Решительным жестом Ланна потянулся к блюду с пирожными.
   - Некоторые сами накладывают на себя руки, - продолжал Терра, склонив
голову, словно навстречу буре, - другие избирают  себе  жертву,  но  как
первое,  так  и  второе  -  одинаково  безумно,  это  предел   безумного
презрения, которое мы, люди, питаем к себе и к своей крови. Я знаю,  что
говорю, я сам испил его до дна.
   Тут Ланна не донес до рта вилку с шоколадным буше, стараясь запомнить
эти слова на случай новых столкновений с людьми такого типа.
   - Кого почитают превыше всего? Того, кто нас ни  во  что  не  ставит.
Какое сословие возвышается над всеми другими? То,  которое  имеет  право
убивать нас. У государственного деятеля большой соблазн  затеять  войну,
только тогда он может быть уверен, что войдет в историю.
   - До чего это верно! - пробормотал Ланна и нерешительно посмотрел  на
вторую половину шоколадного буше. Ему как-то сразу стало  ясно,  что  за
неблагодарная задача сохранять  мир:  всегда  настороже,  всегда  начеку
против возможных обид, с щепетильностью  дуэлянта  и  хищностью  игрока,
всегда в маске всеоружия и ответственности за все, и при этом сознавать,
что сам император стремится к миру, и даже к миру любой ценой, лишь ради
того, чтобы наслаждаться блистательным  наследством  и  пышно  обставить
свою власть, при этом и отдаленно  не  предполагая  найти  ей  серьезное
применение. "Я же, человек, пекущийся для него о мире,  играю  в  пышном
спектакле его правления куда меньшую  роль,  чем  какой-нибудь  генерал.
Даже канцлер может удержать первое место  только  в  качестве  преемника
победоносного военного канцлера. Три искусно подготовленных  войны  ! А я! Будь я в силах уберечь Германию от величайшей в ее  истории
катастрофы, такого признания я бы не добился. - И Ланна тяжко  вздохнул.
- У этого человека свои заботы, но он и понятия не имеет, каково мне", -
и,  кротко  слушая  Терра,  он  ел  пирожные,  как   будто   только   по
рассеянности.
   Терра растопырил пальцы, словно желая схватить  возникавшие  видения.
Все, что он говорил, проносилось перед ним. Он отбивался от  образов,  а
мысли поражали его, как призрачные  удары  дубиной.  Лицо  у  него  было
искажено животным ужасом.
   - Вы хотите убивать! - говорил он. - Наказание за убийство никогда не
было наказанием, - оно было для  руководящих  классов  желанным  случаем
утолить интеллектуальную жажду крови. На одного выродка,  убивающего  по
влечению  или  необходимости,  приходятся  сотни  представителей   суда,
полиции и прессы и тысячи представителей общественного мнения,  которые,
в гнусности превосходя  этого  выродка,  оправдывают  убийство  идейными
соображениями.  Та  же  замаскированная   кровожадность   опирается   на
государственную власть и патриотические чувства, чтобы добиться войны. В
народе войны не хотят даже убийцы, - а вы, граф Ланна?
   Ланна вежливо покачал головой.  Ему  хотелось  пирожных  с  кремом  и
вишнями, которые он особенно любил. Вопрос прервал его  на  размышлении,
как бы полакомиться ими, не оскорбив столь деликатный предмет беседы.
   - Тогда откажитесь от смертной казни, - прохрипел докучный гость, как
будто ему самому приставили к горлу нож.
   Ланна мысленно отказался от любимых пирожных.
   - Будь я министром юстиции, - сказал он, - я,  вероятно,  ответил  бы
вам, что отмена смертной казни сделала бы меня безоружным.
   - Нет, граф Ланна! Вы бы так не ответили, ибо вам  Понятно,  что  те,
кто требует крови, стремятся не к справедливости, а к  власти,  будь  то
юристы или военные. Без крови нет власти, - подмигивают они друг  другу.
Почему всегда и повсюду контрреволюции  более  жестоки,  чем  революции?
Революционеры прежде всего добиваются общего блага, а контрреволюционеры
- лишь своей утраченной власти, которая заведомо никого, кроме  них,  не
может облагодетельствовать. Не заставляйте того, - рычал Терра,  -  кому
надлежит лишь мыслить и познавать, не заставляйте его действовать,  чтоб
обезвредить вас! - Сжатые кулаки его дрожали, взгляды метали  пламя,  он
оскалился и заскрежетал зубами. Ланна  осторожно  подвигался  к  звонку,
чтобы незаметно нажать кнопку, и при этом не спускал глаз с  дикаря.  "Я
был бы посрамлен в своем знании людей, если бы  он  от  слов  перешел  к
делу", - эта мысль вернула ему мужество. Он выпрямился всем  корпусом  и
сказал внушительно:
   - Все, что вы говорите, - ошибочно и ни к чему бы не привело, если бы
было верным.