Это осадило дикаря, вся его сконцентрированная сила стала убывать  на
глазах, он сжался, притих и сказал, уже не рыча, а запинаясь, что считал
для себя невозможным упустить такой счастливый случай.
   - Вашему Сиятельству на протяжении вашей, будем надеяться,  долгой  и
плодотворной деятельности на  благо  родины,  быть  может,  представится
случай  вспомнить  о  смиренных  речах  человека  низкого   рождения   и
непосвященного. Пока в мирное время на  законном  основании  проливается
кровь, войны не могут  считаться  преступлениями.  Но  люди  не  захотят
мириться с насильственной смертью ни в чем не повинных солдат, если даже
убийц не будут карать смертью. И правящие  классы,  научившись  порицать
смертную казнь, раз она отменена, постыдятся поддерживать угрозу  войны.
Кровавая власть в ее высшей форме может быть подорвана лишь после  того,
как будет нанесен удар ее первоначальным, низшим формам,  -  заключил  с
глубоким почтением в голосе и взгляде Терра и, отвешивая низкие поклоны,
прижав кончики  пальцев  к  манишке,  стал  пятиться  к  двери.  -  Ваше
сиятельство, - сказал он с последним, самым раболепным поклоном,  -  вы,
как и всякий цивилизованный человек, носите в себе зачатки анархизма,  и
потому  вам  нетрудно  судить,  как  сильно  взаимодействие  всех   этих
факторов.
   Сказав это, он исчез. Ланна при всей своей  уравновешенности  не  мог
отделаться от впечатления, что сам дьявол побывал у него.
   Первое его побуждение было: "Больше это не  повторится"  и  "Как  мне
избавиться от него завтра же?" Но потом он пожал плечами и отмахнулся от
нелепых предрассудков, втайне смакуя только что испытанный разгул  мысли
и предвкушая следующий.


   За дверью Терра схватился за косяк. Он  обливался  потом.  Выходя  из
кабинета, он снова взглянул на часы, и, хотя они стояли между зажженными
свечами, на сей раз не различил времени, глаза ему застилал туман. Он не
знал, сколько прошло часов, но ему казалось, что  стоит  глубокая  ночь,
самая черная, какую только ему доводилось  пережить.  Не  веря,  что  ей
когда-нибудь наступит конец,  он  неустанно  шагал  по  своей  комнатке,
папиросный дым все сгущался, а он в сотый раз, точно  молитву,  повторял
все, что говорил там, внизу; вновь и вновь спрашивал он себя,  взять  ли
свои слова назад, или просто предать их забвению, всем существом  вникал
в них, негодовал, порицал - и все же не  мог  от  них  отделаться:  ибо,
страшно  вымолвить,  он  не  имел  власти  над  этими  словами.  Они  не
принадлежали ему, скорее - он им. Разве он породил их? Скорее он сам был
порождением той истины. Сверши, что тебе поручено! Время твое  отмерено,
сила  твоя  дана  тебе  взаймы.  Новый  день,  что  взойдет,  не   будет
принадлежать тебе, ибо твое перестало быть твоим. Покорись же! Слейся  с
единой мыслью.
   Но когда он до тошноты перечувствовал  протест,  усталость  и  гордое
смирение, в самом деле  занялся  день  -  и  оказался  яснее,  свежее  и
беспечальнее, чем предрекала тяжкая ночь.  Утро,  словно  созданное  для
путешествий, пронзительно  голубое,  с  ветерком,  овевающим  золотистую
даль, утро - как отъезд. Куда? Одно  ясно:  вдаль  -  и  с  ней.  Пошире
распахнуть окно!  Путь  лежит  в  страну  творческого  духа,  к  берегам
счастья! Твоя спутница вступает с тобой в завоеванные тобою области,  ты
следуешь за ней в ее сферу. "Я  любим!  -  чувствовал  он.  -  Ее  душе,
опередившей мою, давно известна наша судьба. Мы убежим, выдержим борьбу,
которая будет нам оправданием, завоюем победу, которая позволит нам даже
возвратиться сюда". Тут мысли его испуганно замерли. Он понял,  что  эта
женщина снизойдет до его жизни не иначе как с ручательством  победы.  "А
какое ручательство могу ей дать я?" Спасаясь  бегством  из  комнаты,  он
ответил: "Я любим! С этим можно перешагнуть  через  жизненные  преграды,
вместо того чтобы разрушать их".
   В гостиной окна еще были завешены,  но  кто-то  встал  при  появлении
Терра.
   - Да, я ждал тебя. - Мангольф пошел ему навстречу. -  Я  хочу  знать,
что ты против меня замышляешь?
   - Я тоже плохо спал, - только и ответил Терра.
   Мангольф шарил сумрачно-страдальческим взглядом по  лицу  друга.  Ему
все еще слышались слова, сказанные другом вчера: "Я простился  с  Леей".
Что скрывалось за ними, какие признания сестры, какие козни брата?
   - Ты угрожал мне, - сказал  Мангольф,  задерживая  взгляд  на  бровях
Терра.
   - Вчера мне представилась возможность замолвить за тебя  слово  перед
твоим высоким начальством, и я с радостью воспользовался ею,  -  вежливо
ответил Терра.
   - Этого еще недоставало! - простонал Мангольф.
   После паузы Терра подтвердил:
   - Именно этого. Надеюсь, сам  ты  не  обманываешься  насчет  истинной
причины, почему ты в такую рань, когда спят даже  истопники,  ждал  меня
здесь? Мой разговор с глазу на глаз с хозяином дома  напрасно  беспокоит
тебя - он носил чисто отвлеченный характер. Если  бы  тайному  советнику
подобало подслушивать, ты бы услышал, что говорил он один.
   - Этому я охотно верю. - Мангольф презрительно  улыбнулся.  -  Ты  же
играл роль повитухи. Должно быть, он продиктовал тебе статью?
   - В этом и заключалась вся беседа, - с жаром подтвердил  Терра.  -  Я
преклоняюсь перед твоей прозорливостью. Очевидно, ты в самом  деле  ждал
меня здесь только в связи с моей сестрой.
   - Ты угрожал мне, -  резко  и  торопливо  повторил  Мангольф.  -  Что
происходит?
   - Кто это может сказать, кроме нее самой? Разве что Толлебен, - глядя
исподлобья, невозмутимо ответил Терра.
   Мангольф схватился за голову.
   - Толлебен? Господи, а он  уехал!  -  Он  заметался  по  комнате  как
затравленный. Когда он вернулся на прежнее место, в тоне  его  слышалась
уже только мольба: - Она хочет мстить? За то, что мое честолюбие  служит
ей преградой? Скажи, мне что-нибудь грозит?
   - Как тайному советнику?
   - Ты вправе глубоко презирать  меня,  -  пробормотал  Мангольф,  весь
сжавшись и покраснев.
   - Я уже говорил тебе, что вызвать у меня презрение не  так  легко.  Я
иногда тебя ненавижу - объективно, а если люблю, то субъективно.
   - Значит, ты жалеешь меня? - И так как Терра не возражал: -  Этого  я
не потерплю.