покорность и убежденное превосходство! Вот где гнездится опасность, одна
из многих и, быть может, самая отдаленная, но совсем особая.
   "По-настоящему одаренный человек, который рассчитывает сменить  меня,
- думал Ланна, - должен быть под моим постоянным наблюдением".  Внезапно
у него снова появилась ямочка.
   - Мы будем и впредь работать вместе и, надо  полагать,  сумеем  найти
общий язык, - сказал он просто и протянул руку.


   - Поздравляю! - сказал Толлебен.  -  Хотя  я  дорого  дал  бы,  чтобы
понять, почему мне приходится поздравлять вас. - По-видимому, он  только
ради этого вошел так непривычно рано в рабочий кабинет Мангольфа. -  Тут
что-то неладно, - продолжал он, - это мы  оба  понимаем.  Я  решил,  что
лучше всего обратиться к вам лично.
   - Прямодушны, как всегда, - польстил Мангольф. - Но, господин  барон,
когда же все шло ладно? Режим, которому мы служим,  так  сложен,  что  с
некоторой уверенностью можно полагаться лишь  на  случай,  да  и  то  не
очень, - ведь тут можно натолкнуться на талантливого соперника.
   "Мозгляк!" - говорило  лицо  Толлебена.  Но  Мангольф  продолжал  еще
любезнее:
   - У человека вашего происхождения в руках все козыри. Доселе вы  были
слишком горды, быть может слишком рассеянны, чтобы  воспользоваться  ими
против меня. Один из них, сами понимаете какой, вы недавно швырнули  под
стол. Господин барон, я никогда еще так не восхищался  вами.  -  У  него
дрожал голос. - Вот чего мне недостает: именно этой способности выкинуть
какой-нибудь фортель, выйти из строя когда вздумается. Смелые жесты - не
мой  удел,  я  родился  бескрылым.  То,  что  я  в  поте  лица   добываю
многолетними трудами, вы,  счастливец,  преодолеваете  одним  прыжком  и
прямо достигаете цели. Где уж мне поспеть за вами!
   Мангольф говорил до тех пор, пока лицо Толлебена  перестало  выражать
что-либо, кроме блаженного сознания собственного превосходства. По уходе
посетителя - он открыл перед ним дверь и  проводил  его  до  лестницы  -
Мангольфу понадобилось четверть часа мысленных увещаний, чтобы  овладеть
собой.  Но  в  следующее  воскресенье  он  был  вознагражден:  унизиться
пришлось другому - Терра.
   В дверь квартиры Мангольфа постучали сильно,  но  глухо,  как  стучит
удрученное сердце, и появился Терра - воплощенная корректность в лице  и
костюме, с цилиндром в обтянутой темной перчаткой правой руке.
   - Дорогой Вольф! - изрек он торжественно, не садясь и выставив вперед
цилиндр. Мангольфу пришлось снова встать, чтобы  выслушать  высокопарное
поздравление. Лишь после этого  Терра  позволил  ему  и  себе  усесться.
Мангольф признался, что не ожидал его. - Я понимаю, дорогой Вольф, какую
жестокую шутку я снова сыграл с твоими  нервами,  -  сокрушенно  ответил
Терра. -  К  счастью,  это  случается  не  впервые,  что  облегчает  мне
сегодняшний шаг, которого безоговорочно требует от меня совесть.
   - Мы друг друга знаем, - сухо заметил Мангольф.
   Терра подхватил его замечание:
   - Мы друг друга знаем! Разве бы я осмелился показаться тебе на глаза,
если бы не понимал, что успех делает тебя  отнюдь  не  высокомернее,  а,
наоборот,  великодушнее!  Перед  богом  и  людьми  ты  имеешь  полное  и
безусловное право выставить меня за дверь пинком в зад. Даже и это  было
бы актом чрезмерного  внимания,  которое  я  никак  не  заслужил  своими
поступками.
   - Зачем преувеличивать? - сказал Мангольф.  -  Инсценированная  тобою
комедия принесла мне даже пользу. Я не стану винить тебя за то, что  это
не входило в твои планы.
   - Слава богу, слава богу! - Терра прижал руку к сердцу,  которое  все
еще замирало. - Грех мой снят с меня.
   Мангольф приосанился.
   - По-моему, ты гораздо  сильнее  грешишь  против  самого  себя.  Если
человеку на его жизненном пути представляются такие случаи, как тебе, то
незачем быть дураком.
   - Жестоко, но верно, - прошептал Терра.
   - Вспомни, к чему ты свел свои отношения с семьей Ланна. Прежде всего
влюбился в дочь, затем разыграл перед отцом апостола гуманности,  а  под
конец выкидываешь такую штуку, от которой получился один конфуз. Я уж не
говорю  о  самой  простой  благодарности,   -   продолжал   Мангольф   с
возрастающим раздражением, меж тем как Терра постепенно съеживался. -  Я
только    подчеркиваю,    что     твоя     прямо-таки     патологическая
безответственность делает тебя неспособным создать себе  хотя  бы  самое
скромное положение.
   - Ты  совершенно  прав,  дорогой  Вольф,  жизнь  моя  не  удалась,  -
прошептал совершенно уничтоженный Терра. - Я мерзок богу и людям, каждый
мало-мальски нормальный человек отворачивается от меня с отвращением.  Я
не дерзну отрицать ни один из моих позорных срывов. Но...  -  Из  бездны
унижения   сверкнул   ехидный   взгляд.   -   Но   таких   пангерманских
мерзопакостей, какие  ты  позволил  себе  в  Газенхейде,  я  не  говорил
никогда.
   - Это было не в Газенхейде, -  единственное,  что  нашелся  возразить
огорошенный Мангольф.
   - Тогда прости мне заодно и эту ошибку. Ты уже так много прощал  мне.
Вдобавок я, к сожалению, вынужден просить у тебя взаймы.
   - Это меня не удивляет. Меня больше удивляет, чем ты жил до сих пор.
   - Работой, - сказал Терра с достоинством. - Я давал уроки.  Теперь  у
меня совсем нет времени, а мне как раз нужно купить кое-какую мебель для
устройства адвокатской конторы.
   - Ты адвокат?
   - Уже два месяца. Я в полнейшем затворничестве кончал занятия и, смею
тебя заверить, трудился не для экзамена, а лично для себя. Ведь  работа,
проделанная ради нее самой, сулит борьбу, новые идеи, успех, страдания и
радость. И, если хочешь - власть.
   - Постой! - сказал Мангольф, который не слушал. -  Ты  в  самом  деле
адвокат? - И он испытующе посмотрел  на  друга.  Что-то  в  его  повадке
убедило Мангольфа. - И после этого ты битых полчаса слушаешь,  как  тебе
читают мораль! Экзамены ты выдержал, больше от тебя ничего не требуется.
Наконец-то, дорогой Клаус, и я в свою очередь могу поздравить тебя!
   Рукопожатие.  Мангольф  был  искренно  рад.  Он  налил  вина.  Терра,
по-видимому, все-таки решил образумиться и  занять  подобающее  место  в
обществе.