Эрвин подтвердил это.
   - Потому-то я и пришел к вам, -  так  закончил  он  рассказ  о  своих
рассеянных блужданиях и повел плечами, как в ознобе.
   - Я постараюсь добиться соглашения,  благоприятного  для  вас  и  для
ваших близких, -  без  всяких  колебаний  заявил  Терра.  -  Мне  многое
известно о Каппусе. Он меня боится. Он уже побывал здесь.
   - Будет он молчать?
   - Только пока он молчит, у него есть  надежда  что-нибудь  выудить  у
вас.
   - Он должен молчать ради  моей  сестры,  -  сказал  брат  живее,  чем
обычно; и словно испугавшись, что предал ее: - Никто не  знает,  как  ей
приходится бороться за свое положение. Она честолюбива. Нам  не  хватало
денег, а папе мы не могли сказать. Что ей было делать?
   - Я твердо убежден, что графиню Алису ждет высокий удел, - с  пафосом
заявил Терра. - Для начала  -  самый  блистательный  брак,  какой  можно
придумать.
   - Так рассуждаете вы, - возразил Эрвин, -  но,  по-видимому,  мы  для
этого еще недостаточно прочно сидим в седле. Подумайте, мы даже не смеем
пока порвать с Толлебеном. Он хочет жениться на Алисе.  Сами  понимаете,
как ей это по душе. Но просто отказать - нельзя. Она тянет  с  ним.  Она
чего-то ждет, но чего - понять не могу.
   У Терра снова заколотилось сердце, он не ответил. Они  молчали,  пока
молодой Ланна не поднялся.
   - Вот еще к вашему сведению, - добавил он, - перед отцом я  всю  вину
беру на себя. Я будто бы стащил у сестры  колье  и  обманул  ростовщика.
Спасет это Алису, если дело дойдет до крайности?
   - Конечно. А вы сами?
   - Ну, я могу уйти из  жизни,  -  сказал  заблудившийся  мечтатель  и,
округлив большой и указательный пальцы в форме дула, поднес их к виску.
   Терра  поторопился  разъяснить  ему,   что   это   было   бы   крайне
неблагоразумно. Сейчас самое важное так разделаться  с  Каппусом,  чтобы
граф Ланна ничего не узнал об истории с ожерельем.
   В соответствии с этим он и стал действовать. Ланна выкупил колье, как
настоящее, за гораздо меньшую сумму, чем хотелось Каппусу, но добавил  к
ней орден. Все участники были удовлетворены, и  всех  больше  Каппус.  У
старика слезы стояли на глазах.
   - Я не из-за ордена плачу, - всхлипывал он,  -  а  оттого,  что  наша
возлюбленная Германия спасена от ужасающего скандала.
   Ланна, как всегда,  беспечно  и  в  счастливом  неведении  миновавший
бездну, удостоил Терра нескольких дружеских строк. Терра  был  приглашен
явиться запросто, но не пошел.
   По почте прибыло извещение о помолвке Мангольфа. В приписке он просил
своего  старейшего,  чтобы  не  сказать  -  единственного,  друга   быть
свидетелем  при  бракосочетании.  Вторым   свидетелем   будет   господин
рейхсканцлер.  Краткие  и  горделивые  слова;   чувствовалось,   сколько
сознательного,  подчеркнутого  самоутверждения  в  том,  что   в   самый
торжественный день своей жизни  Мангольф  решается  показаться  рядом  с
каким-то адвокатом Терра. Под влиянием гордыни  он,  очевидно,  позабыл,
что этот свидетель - брат его покинутой любовницы.
   Словно громом пораженный, Терра отправился к Лее.  Он  давно  знал  о
надвигающемся на нее горе, но теперь оно представилось ему безысходным и
непоправимым бедствием.
   Он не застал ее дома. Ему открыла прислуга, которая  кончила  дела  и
собиралась уходить. Он решил подождать сестру в той  комнате,  где  даже
без нее все жило ее трудами и мечтаниями. Что она  делает  сейчас?  Где,
среди каких грозных химер и жестоких соблазнов  блуждает  она?  "Держать
тебя в объятиях, сестра! Ты поплакала бы в этом прибежище,  как  оно  ни
утло. Мы бы и на сей раз справились с бедой". Увы! Вместо этого она была
у другого, он знал - у  кого:  у  того,  единственного,  и  он  не  смел
последовать туда за ней. Когда он очутился у телефона и держал  себя  за
руку, чтобы не позвонить, раздался звонок.
   Говорила она:
   - Я у него, а его все нет. Подожди меня!
   Он крикнул в трубку:
   - Иди сюда, ко мне! - Но она уже дала отбой.
   Итак, они оба - она там, он здесь - бегали по  комнате,  где  нависла
тучей их тревога, бежали навстречу року и все же отпрянули бы перед  его
появлением. Вдруг крик! Сквозь даль и шум города брат услышал,  как  она
вскрикнула. Ее возлюбленный стоял позади нее, она взметнулась.
   - Я испугал тебя? - сказал возлюбленный спокойным тоном.
   - Я хочу думать, что все это пустая  болтовня!  -  гневно  выкрикнула
она.
   - Ты этого не можешь думать. Ты  знаешь  факты,  -  пожимая  плечами,
ответил он.
   С заученной красивостью жеста она презрительно бросила через плечо:
   - Все это с нами уже бывало. Помнишь, милый, во Франкфурте,  когда  я
собиралась замуж? Ты примчался туда и ни за что не хотел отстать.
   - Радуйся: теперь я от тебя отстану.
   - А другие разы? А история с Толлебеном? Ты все мне прощал, как  и  я
тебе. Могли бы мы столько долгих лет быть вместе, если бы  это  не  было
суждено? О, сколько унижений! Все от тебя, так  было  суждено.  И  вдруг
конец? Это невозможно, милый! Ты сам знаешь, милый, что невозможно. Я не
желаю тебе несчастья, но если ты покинешь меня, тебе  его  не  миновать.
Другую ты любить не можешь. Это твои собственные слова, ты сказал их  не
мне. У нас все общее, даже слова. Помнишь, что ты сказал? "У нас с тобой
это до конца жизни!"
   Куда девались презрение и гнев! Она то вкладывала всю свою волю в эти
бессильные слова, то смиренно обнажала перед ним душу.  Лицо  ее  и  все
тело попеременно выражали то борьбу, то  покорность,  прекрасные  гибкие
руки дополняли то, что  она  говорила,  заклинали,  тянулись,  дрожа  от
желания схватить и удержать. Но он уклонился от них.
   Тогда она поникла без сил.
   - Что я сделала тебе?
   Он стал позади ее кресла. Он гладил светлые волосы, рука его чаровала
по-прежнему.
   - Я люблю  тебя  одну,  Леа.  У  меня  не  было  мужества  откровенно
поговорить с тобой. Ты придаешь мне его. Я зависим и честолюбив,  потому
я и решаюсь на такой мучительный шаг. Только потому. Я и  сам  бы  хотел
отказаться.
   Они увидели друг друга в зеркале, ее лицо просияло.