- Так откажись! - надрывно-ликующе выкрикнула она и уже откинулась  в
ожидании поцелуя. Он поцеловал ее и сказал:
   - Ведь ничто не изменится. Все будет по-прежнему.
   Тогда она вырвалась от него и вскочила.
   - Чего ты хочешь? Жениться и сохранить меня? - спросила она, глядя на
него невидящими глазами.
   Он понял, что надвигается гроза,  и  протянул  руку.  Но  она  успела
отбежать в дальний угол и, вынув из сумочки какой-то  предмет,  поднесла
его к губам. Любовник едва успел схватить ее за руку.
   - Оставь! - сурово сказал он.
   - Это повредило бы тебе! - Она  пронзительно  захохотала.  -  Но  это
всего лишь губная помада, милый.
   Тогда он отстранился, и она  опустилась  на  пол,  чтобы  наплакаться
вволю. А он шагал взад и вперед, хмуря лоб, в глубоком  волнении.  Вдруг
он услышал, что она говорит и голос у нее, как у ребенка.
   - Я не желаю тебе несчастья, - говорила она так смиренно, не  вставая
с пола. - Но что, если твое несчастье  во  мне?  Тогда  я  отпущу  тебя.
Только зачем именно под конец ты мне дал столько  счастья!  -  Покинутое
дитя плакало там, на полу.
   "Надо быть настороже! - про себя решил мужчина. - Сцена со слезами  в
третьем акте. Кто поймается на удочку, тому несдобровать".  Он  скрестил
руки.
   Не слыша  от  него  ни  звука,  она  кротко  поднялась  и,  поправляя
прическу, заговорила:
   - Я просто зло подшутила над тобой. Поверь мне. - Тон был какой-то уж
очень многозначительный, он насторожился. - Будь у меня настоящий яд,  я
все равно ни за что не позволила бы себе  принять  его  здесь.  Знакомая
актриса найдена мертвой у тебя на ковре: это могло бы всерьез  повредить
тебе. Прости! - Ирония в голосе, а взгляд, манящий  исподтишка.  Он  еще
больше нахмурился. Она собралась уходить.
   - Это нигде бы не доставило мне удовольствия, дорогая моя. Ни на моем
ковре, ни в любом другом месте, - успел он сказать, когда она была уже в
дверях.
   - Охотно верю, - проговорила  она,  совсем  уже  не  скрывая  иронии,
иронии высокодраматической. - Но все-таки я не  знаю,  удастся  ли  тебе
избежать полицейского протокола.
   И она исчезла, а он остался один с ее угрозой, связанный по  рукам  и
ногам, во власти ее угрозы.
   Когда она пришла домой, уже стемнело, но она  различила  сидящего  на
диване брата, который ждал ее. Он сидел, сгорбившись, склонясь  лбом  на
руки,  и  ничего  не  слышал,  совсем  как  в  те  времена,   когда   он
сосредоточенно вникал в тот пресловутый договор.  Вдруг  он  поднялся  и
произнес: - Отдай мне яд!
   - У меня нет никакого яда, - ответила сестра.
   - Ты хотела только запугать его? Говори правду!
   Сестра, ничуть не удивившись:
   - Тебе я могу сказать. Мне хотелось бы иметь  яд,  но  и  мужество  в
придачу к нему.
   Он усадил ее на диван.
   - Дитя мое, бойся согрешить перед господом. На основании  непреложных
данных могу тебя уверить, что любовь к богу абсолютно равнозначна  любви
к самому себе. Глупо было  бы  нам  кончать  с  собой:  бог  и  жизнь  с
готовностью берут на себя всю ответственность в этом вопросе.
   Но он чувствовал, что рука ее безучастно лежит у него в руке. Он весь
затрясся; она повернулась к нему, стараясь в темноте встретиться  с  ним
взглядом. Крупные слезы тяжело выкатились у  него  из  глаз.  Голос  был
придушен, речь бессвязна:
   - Кто же мы такие? Избитые истины ничему не помогут! Мы не  настолько
молоды,  чтобы  дурачить  себя  отжившими  бреднями.  Послушай:  я  буду
рассказывать тебе сказки, как, помнишь, когда-то о красных туфельках.
   Ее рука перестала быть безучастной. Она  с  дрожью  прильнула  к  его
руке.
   - Ты будешь счастлива по-прежнему, - горячо прошептал брат.
   - Я больше ничего не хочу. Верь мне, я рада,  что  все  кончилось,  -
тоже шепотом ответила сестра и после паузы: - А кто она, эта женщина?
   Он облегченно вздохнул; жизнь снова завладела ею!
   Повернувшись к освещенному окну, вперив глаза в пустоту, слушала  она
его описание Беллоны Кнак.
   И с надменной улыбкой:
   - Пожалуй, мне в самом деле нечего волноваться.
   Брат с готовностью:
   - Брак по расчету, в полном смысле  слова.  Ручаюсь  тебе,  он  будет
глубоко несчастен. - А про себя: "Не вполне. Ты примешь  его  и  в  роли
чужого супруга".
   - Он тебе не написал? Не послал извещения? - спросила она, как  будто
совсем равнодушно; но едва у нее  в  руках  очутилось  письмо,  как  она
бросилась зажигать свет, склонилась у стола над листком бумаги, фиксируя
его застывшим взглядом, впитывая всем существом.
   - Ты нынче не играешь? - окликнул ее брат. И вспомнил. - В это  время
обычно является Куршмид.
   - Куршмид не показывается, - сказала она как во сне.
   - Давно?
   - Не помню. Он всегда был здесь. И вдруг его не стало. Ах,  да,  -  с
того вечера, как я ему сказала, что Мангольф помолвлен.
   - С того самого вечера?
   - Он еще погремел посудой на кухне, а потом исчез, словно провалился.
   - Ты не видала его лица?
   - Его лица? Почему?
   - Я разыщу его, - сказал Терра и ушел, не медля ни минуты.  В  театре
он узнал адрес актера. Оказалось, тот съехал неизвестно куда. По слухам,
выехал даже из города, - может быть, в  провинцию,  на  гастроли?  Терра
отыскал агентов, которые могли дать какие-нибудь сведения, но и это ни к
чему не привело.


   В назначенный  час  он  явился  к  Мангольфу.  Мангольф  взволнованно
бросился ему навстречу, но подавил вопрос, который чуть  не  вырвался  у
него, и от усилия воли даже побледнел. Но  тут  же  постарался  сгладить
свой порыв светской беспечностью. Лишь когда друг напомнил:  "Урожденная