И она признается: нет, она не любит никого; не любит и  того,  с  кем
умышленно обманывала этого. Тому она тоже хотела доказать, что  охладела
к нему, навеки охладела!
   - Один, другой и даже третий может думать, что я принадлежу  ему.  Но
на самом деле я ничья. Все кончено, навсегда! - уверяет она.
   Тронут ли он? Он потрясен, он готов простить.
   - Для того, чтобы потом ты уж наверняка прогнал меня? Потом, когда  я
буду беззащитна. - И на его протест: - Да. Тот,  кого  я  люблю,  всегда
гонит меня прочь.
   Куда девалась легкая комедия  пустых  чувств?  Дерзко  и  необузданно
восстает она против мужчины, она отбросила всякое самолюбие,  она  хочет
стать воплощенным ужасом - только бы избавиться от новых  страданий.  Но
он не согласен ни от чего ее избавить; она вырывается, бежит от него  и,
словно прикованная, останавливается у боковой кулисы.
   И тут она показывает, что значит страдать: все, что  она  выстрадала,
все, что могла бы выстрадать, - всю совокупность страдания. Обессиленные
руки тянутся вверх для мольбы, но к чему мольба? - и они  падают  вновь.
Незрячее лицо парит одиноко, словно зачарованное. Но сама  женщина,  это
великолепное тело в богатом  платье,  становится  нищей,  открытой  всем
взглядам, чуть не прозрачной, - вы видите в  ней  внутренний  огонь.  Вы
больше не слушаете ее жалоб, вы  видите,  как  огонь  жжет  ее,  жжет  и
озаряет.
   "Черт побери, - подумал брат, - она  делает  успехи".  Сейчас  пришло
наше время, все мы на подъеме. Только что я присутствовал на свадьбе. Но
вот это безусловно самый верный успех, такой же верный, как страдание".
   Актриса тем временем готовилась к уходу со  сцены.  С  мужчиной  было
покончено, она сломила его. Он сидел, совершенно измученный непривычными
переживаниями, и мысленно слал ее ко всем чертям. Она  же  обрела  некое
величие; прощание - величавое  и  утомленное  после  той  бурной  сцены.
Последнее рукопожатие? Он уклонился, обиженно пожав плечами. Тогда она -
мимо него, только кивком и жестом сказала: "Ну, не надо". Все ее  знание
было  в  кивке,  все  прощание  -  в   жесте.   Ликовала   она   сегодня
неубедительно, зато ее безмолвное "ну, не надо" было безупречно.
   Некоторые аплодировали бурно, вся же  публика  в  целом  -  умеренно.
Здравый смысл противился этим последним откровениям.  Самое  интересное,
очевидно, кончилось, первый акт происходил чуть ли не в публичном  доме.
Дамы были потрясены туалетами героини.
   Когда Терра встал, он очутился рядом с Эрвином Ланна.
   - Я тоже пришел сюда, - сказал мечтательный фланер; при этом  у  него
были совсем необычные, неподвижные и  широко  раскрытые  глаза.  И  брат
тоже, пока они смотрели друг на друга,  старался  не  мигать,  чтобы  не
пролить подступавших слез. От смущения и оттого, что Терра молчал, Эрвин
заговорил: - Я видел во время свадебного завтрака, как вы  ушли.  Вскоре
вызвали и меня. Знакомый журналист хотел знать правду о покушении. Я сам
знал все лишь по догадкам, но ему не сказал ничего. А он наговорил  кучу
чепухи. Так, в разговорах, мы обошли несколько кафе.
   - Вы не думаете, что нам следует вернуться туда? Пьеса  продолжается,
но нам уже тут, по-моему, ждать нечего.
   - Конечно. Прекрасней она быть не  может.  -  И  Эрвин  Ланна  просто
добавил: - Я люблю ее.
   А Мангольф вышел из своей  закрытой  ложи  и  потребовал,  чтобы  ему
отперли дверь за кулисы.
   После разрыва с Леей он учредил  слежку  за  ней,  чтобы  узнать,  не
собирается ли она покончить с  собой.  Женщина-детектив,  заменившая  ее
прислугу, обшарила всю квартиру в поисках яда. Она ничего  не  нашла,  -
однако Мангольф не успокоился. Значит,  она  держит  яд  при  себе!  При
первой же встрече с ним она могла принять этот яд прямо  на  улице  или,
чего доброго, отравиться в день его свадьбы. Он не решался  показываться
открыто; ее хитрость удалась, она  держала  его  под  угрозой.  Все  эти
недели он ненавидел ее - и никогда еще так сильно ее не желал. Ему  надо
было освободиться от нее, будь то насильственным путем.  Он  придумывал,
как бы удалить ее из Берлина полицейскими мерами; пусть  она  где-нибудь
вдали осуществит свою угрозу. Нет! Боже упаси! И раскаяние, тоска, страх
гнали его к ее дому. А она стояла у окна и смотрела вниз  сквозь  штору,
пронизывая взглядом тень, в которой он  укрывался:  каждый  искал  глаза
другого и не находил, а только угадывал их.
   В день его свадьбы она сидела дома и никого не впускала к  себе,  так
сообщила ему нанятая им шпионка. Вот она - развязка! Быть может,  сейчас
уже его  возлюбленная,  мертвая  и  обезображенная,  покоится  на  ложе,
которое  хранит  память  об  их  наслаждениях.  "Она  умерла?"   -   был
невысказанный  вопрос  Мангольфа  к   ее   брату.   Покушение   Куршмида
одновременно  с  испугом  породило  робкую  надежду,  что  мстительница,
наконец, удовлетворена, что она  перестанет  его  мучить  и  избавит  от
своего самоубийства. Но едва он почувствовал себя в безопасности,  сразу
же за свадебной трапезой беспокойство и страсть вновь завладели им.  Под
каким-то предлогом он отсрочил отъезд  с  молодой  женой  до  вечера,  а
вечером нанятый им рассыльный привез настоятельный вызов в министерство.
Он бросился в театр, он прокрался в ложу.
   Господи, что за женщина! Сколько  красоты  в  самоотречении!  Сколько
очарования даже в скорби!  Он  не  мог  примириться  со  своей  утратой,
впервые в жизни Мангольф не владел собой. Он твердил себе то,  что  было
ясно даже ее брату: "Вы должны бежать друг от друга, как от  чумы!"  Да,
он прекрасно сознавал все последствия своей слабости. Вторично покинутая
Кнак становилась непреодолимым препятствием для его карьеры, ведь  он  -
не Толлебен.  И  все  же  потрясающие  сцены  второго  акта  делали  его
безоружным. Блаженное самозаклание ее сердца разрушило в душе  неверного
любовника все преграды.
   Горестное сияние, пронизавшее ее насквозь, вселило в него неожиданную
силу для жертвы, о которой он и не помышлял, когда видел возлюбленную  в
сиянии счастья. Он принадлежит ей, она - ему.
   Итак, он встал, полный решимости, и пошел к ней.
   Она как раз входила к себе  в  уборную  и  собиралась  в  изнеможении
опуститься на стул. Увидев  его,  она  остановилась.  Лицо  ее  выражало
удовлетворение и усталость. Она услышала его слова:
   - Я пришел сказать тебе, Леа, что твердо решил  развестись  с  женой,
никогда больше ее не видеть и жениться на тебе.
   Тут только она села. Но лицо по-прежнему  выражало  удовлетворение  и
усталость.
   - Неужели ты дошел до этого, милый? - нежно сказала она. - Да, я была
в ударе нынче вечером. Ты очень любезен,  что  улучил  время  посмотреть