- Вы говорите о маске. А под ней, поверьте, произошло много  перемен.
Я не могла остаться такой же неприступной,  какой  вы  знали  меня.  Мне
пришлось столкнуться с людьми. - Широко раскрытые глаза приковывали  его
взгляд. - Жизнь заставляет идти на уступки, - добавила она; и тут же:  -
Двоюродный брат Толлебена назначен личным адъютантом императора.
   Он страшно испугался, внезапно поняв что мог опоздать. От  испуга  он
почувствовал в себе прилив силы, а не любви.
   - Приказывайте! - Он встал для большей убедительности. -  Я  поступлю
на государственную службу. Я откажусь от всего,  чем  жил.  Я  перешагну
через все и буду принадлежать вам всецело. - Она  испытующе  смотрела  в
его подергивающееся лицо, а он то сплетал, то разжимал пальцы. -  Именем
всемогущего бога молю вас, не сомневайтесь в моей неколебимой решимости!
Я, без сомнения, способен достигнуть многого. Я могу в  один  прекрасный
день отпраздновать такую же многообещающую свадьбу, как та,  на  которой
мы видели друг друга в последний раз.
   - Берегитесь, как бы  вас  не  поймали  на  слове,  -  с  неожиданной
сухостью  сказала  она.  -  Вам  кажется,  что  я  для  вас   совершенно
недоступна? Ошибаетесь. Мой отец охотнее согласился бы на  вас,  чем  на
Толлебена. Много охотнее - как только вы сделаетесь  тайным  советником.
Но я не занимаюсь устройством дел моего отца. Слышите?
   - Как нельзя лучше. - И он тотчас отпарировал ее вызов: -  Вы  хотите
властвовать. Эта черта в вас мне знакома. В  качестве  супруга  для  вас
приемлем лишь тот, кто может сменить вашего отца на посту рейхсканцлера.
Меня же он не боится, и для вас я неприемлем. Я преклоняюсь перед  вами,
графиня. После длительной и небезуспешной  выучки  я  вновь  стою  перед
вами, как самый что ни на есть глупый юнец.
   Он захлебывался от гнева, ему сразу все стало ясно.  Благожелательный
отец со своими предложениями. "Дочь еще недавно вспоминала..."  А  дочь!
Вместо того чтобы выйти за  него  замуж,  она,  вероятно,  грозила,  что
убежит с ним. На сей раз похищение - уже не юношеское  сумасбродство,  а
трезвая сделка. Вернувшись, она получит разрешение на Толлебена.
   - Сильные мира,  кажется,  хотят  впутать  меня  в  свои  интриги,  -
захлебываясь, говорил он. - Мне придется не шутя пустить в  ход  кулаки,
чтобы спасти свою шкуру.
   В его гневе она видела страх, отчаянную борьбу за человеческую  душу.
Она наклонилась вперед, взяла его за руку и усадила обратно в кресло.
   - Не мучайтесь! Я знаю, что вы не можете  ничего  сделать  для  меня.
Поэтому я и была с вами вполне откровенна. Будьте откровенны  и  вы.  За
вашими публичными успехами вы  скрываете  другую,  тайную  деятельность,
она-то и есть настоящая. У вас только одна истинная страсть.
   Он не заметил ревности, звучавшей в ее словах.
   - Только одна страсть, - повторил он. -  Борьба  за  отмену  смертной
казни. Я не политик, путеводной звездой  мне  служит  лишь  животворящий
разум, я хочу подставить ножку смерти, которая подкрадывается отовсюду.
   - Я знаю, чего вы хотите, - сказала она, по-прежнему  глядя  на  него
широко раскрытыми глазами, в тоне ее была непривычная ребячливость. - Вы
против нас.
   - Ваш уважаемый отец ни одним  словом  не  выразил  неодобрения  моей
агитации, - с притворным испугом перебил он и посмотрел в окно. Ее  отец
по-прежнему увивался вокруг монарха. Она последовала за ним взглядом.
   - Но ему известно, куда вы клоните, - жестом показывая,  что  ей  это
безразлично. Она закусила губу и все же молча договорила самое  главное,
а для нее совершенно неожиданное: она сдается, она  переходит  в  другой
лагерь - к нему. Пусть он действует против ее класса,  против  ее  отца,
против нее самой: она все же хочет к нему. - А вы мне не доверяли! - без
тени насмешки в глазах.
   Он весь затрепетал; он бросился к ее ногам.
   - Так слушайте же! - воскликнул он и схватился за грудь, словно хотел
раскрыть перед ней свое сердце.  -  Я  действительно  злоумышляю  против
ваших близких. Вы единственная, кого я не могу обманывать. Теперь  между
нами все кончено.
   Прижавшись лбом к ее руке, он ждал, - но она молчала. Когда он поднял
голову, на лице у нее он увидел отчаяние. Все решено,  она  не  принесет
жертвы, как не принесет и он. Канцлер и император ушли из  сада.  Сейчас
войдет ее отец. Терра выпрямился во  весь  рост,  притянул  ее  к  себе;
держась за руки, оба тяжело дышали, приблизив лицо к любимому лицу.  "Мы
враги: так будет всегда. Все тщетно! Все тщетно!" - говорили их  вздохи,
их страдальческие глаза. Вот уже  руки  поднялись  для  объятия;  сейчас
свершится непоправимое;  но  в  этот  миг  где-то  хлопнула  дверь.  Они
услышали голоса и бесшумно отодвинулись друг от друга.
   Дверь открылась в то время, когда они в молчаливом  ожидании  глядели
на нее. Рейхсканцлер пропустил вперед госпожу Беллу Мангольф, у него под
мышкой была целая кипа газет.
   - Я хотела немедленно сказать тебе, что речь  твоего  отца  для  меня
крупное событие, нечто неповторимое, - сказала Белла и поцеловала Алису.
   Очередь была за отцом.  Он  подошел  к  дочери,  раскрыв  объятия,  с
улыбкой, от которой сердце рвалось на части. Улыбка говорила:  "Любимая,
мой успех пока еще и твой, а потому прости  мне  его!"  Для  поцелуя  он
отклонил ее стан  назад  и  тотчас  снова  легко  поднял  ее.  Это  было
выражением силы и доброты. "Верь мне и будь осторожна!" Она  так  это  и
поняла. Из ее закрытых  глаз  выкатилась  слеза.  Она  подняла  глаза  и
сказала:
   - Ты такой большой  человек.  Я  так  горжусь  тобой.  -  Заплаканная
улыбка, как прощание. Он ответил горестной улыбкой...
   - Меня сильно  задержали,  -  сказал  Ланна,  поднимая  брови.  Терра
почтительно поклонился.  -  Император  такая  значительная  личность!  -
воскликнул канцлер, он, видимо, не мог сдержаться. - Гениален  и  прост,
он воодушевляет меня, а сам остается спокойным. Я благоговею перед  ним.
- И тут  же,  без  паузы:  -  Вы  читали  газеты?..  Можете  радоваться!
Растерянность полная!
   Здесь Терра заметил,  что  у  Алисы  Ланна  появилась  складка  между
бровями, которая придавала ее ясному лбу какую-то ограниченность. Взгляд
сделался близоруким; так принимала она любезности Беллы и слушала жалобы
отца  на  прессу.   Пресса   не   вполне   уяснила   себе   важность   и
всемирно-историческое значение его поединка с английским  министром.  Он
считал, что его недооценили.  Терра  вспомнил  об  альбоме  с  газетными
вырезками и, повинуясь какому-то  импульсу,  заговорил  словами  статьи,
которую мог бы написать.
   - Напишите ее, время  не  ушло!  -  воскликнул  Ланна  в  совершенном
восторге. - Самое лучшее, если вы все наиболее существенное  скажете  от