-  Нет, нуцай Жун Мэй не верит в их бога. В мире нет двух истин, у
всех трех нынешних учений одно начало, - ответила она, имея в виду
даосизм, буддизм и учение Конфуция.
-  Хао, хао, - кивала императрица, и в ее равнодушно-настороженных
глазах мелькнула какая-то мысль.
- А что ты изучала в миссионерской школе?
-  Нуцай  Жун  Мэй изучала историю Поднебесной империи,  всемирную
историю, математику, географию, училась рукоделию и домоводству.
- А это тебе зачем? - презрительно спросила императрица.
- Учили..., - Жун Мэй склонила голову.
- Что еще?
0  том, что мать Жозефина учила их священному писанию, молитвам  и
церковным обрядам Жун Мэй сказать не осмелилась и, после небольшой
заминка, произнесла, - Языкам...
- Каким же? - заинтересовалась императрица.
- Латыни...
- Это язык их мертвых? - вспомнила императрица. - А живых?
- Французскому...
- И ты понимаешь их письмо и речь?
- Да, - совсем упавшим голосом произнесла, призналась Жун Мэй.
- Хао, хао, - размышляя о чем-то, бормотала императрица.
- А что было с тобой потом?
-  Потом  нуцай  Жуй Мэй вышла замуж, муж был назначен  командиром
отряда знаменных войск в Ляодун. Когда японцы напали на Чжун-хуа -
Срединное цветущее государство, муж храбро бился и погиб,  защищая
Западные  ворота в Цзин-чжоу-тине. Они убили моего ребенка,  -  со
слезами прошептала она.
- Не слышу, повтори, - велела императрица.
- Они убили моего сына, - громко повторила она.
-  Хао,  хао, дин хао, - хорошо, хорошо, очень хорошо, - бормотала
императрица и Жун Мэй готова была вскочить на ноги и вцепиться  ей
ногтями  в лицо, но годами вбиваемое в голову почтение к священной
императорской  особе  не позволяло ей этого сделать,  хотя  она  и
знала  из  домашних таинственных пересудов, что Цыси  ни  чуть  не
знатнее  ее родом, отец ее умер в тюрьме как преступник, сама  она
была  гуйжень - наложницей и возвысилась лишь как мать  императора
Тунчжи.
-  Хао, - решительно произнесла императрица-регентша. - Я оставляю
тебя  в своей свите и назначаю фрейлиной. Это очень высокая  честь
для  тебя. Будешь жить во дворце и безотлучно находиться при  моей
особе.  Главной твоей обязанностью будет присутствовать вместе  со
мной в Цзюньцзичу - Верховном императорском Совете во время приема
иностранных  послов, выслушивать их речи, проверять, правильно  ли
их  переводят драгоманы и верно ли передают смысл их речей  князья
Гун и Цин.

Пять  дней  училась  Жун  Мэй  придворному  этикету,  расположению
строений  во  дворце  Ихэюань, расположению помещений  в  палатах,
особенно в покоях императрицы Цыси, знакомилась с ее гардеробом  -
халатов  и платьев в нем было больше, чем звезд на небе;  ритуалом
принятия  пищи  императрицей,  с ее бельем,  посудой,  привычками,
слабостями,   запретами,  фаворитами,  драгоценностями,   любимыми
маршрутами прогулок, евнухами, - фу, какие противные, ни на что не
способные кастраты, они только щиплют... Ей показали и назвали  по
именам  бесчисленное  количество сановников  и  дворцовой  челяди,
швырнули  в океан сплетен, слухов, пересудов, туманных  намеков  и
злобных   пожеланий.  Оказалось,  что  и  сама   она,   Жун   Мэй,
представляет какой-то интерес и все пытались перетянуть ее на свою
сторону, но, видя, нарочитую, ее бестолковость, оставили в  покое.
Хотя,  у  Жун Мэй и действительно в голове все смешалось  в  дикую
кашу  с  торчащими  оттуда  обрывками ярких  лоскутков,  пагодами,
именами,  галереями,  тумаками и щипками, драконами  и  фениксами,
искусственными  озерами и пайлоу, и визжаще-свистяще-шипяще-лающей
какофонией   посулов,  угроз,  сплетен,  доверительного   мерзкого
хихиканья,  похотливых намеков... Она слушала, кивала, соглашалась
со  всеми,  улыбалась, низко кланялась, кому-то  что-то  говорила,
отвечала,   не  всегда  впопад,  столь  же  мерзко  подхихикивала,
напускала  на  себя то степенно-чинный и важный, то неестественно-
возбужденный  вид,  но  перед глазами у неё всегда  был  маленький
лисенок.  Она  видела, что он уже освоился  в  своей  новой  роли,
окреп,  пушистая шубка у него лоснилась, черные пуговички  глаз  с
любопытством озирают окружающий мир; видала, что он сыт и  ухожен,
благодарила  хэшана  Яня,  радовалась и  успокаивалась.  Когда  ей
удавалось  ненадолго исчезнуть, спрятаться за ширмой  в  комнатке,
отведенной ей для жилья, она сразу же перевоплощалась в  лисицу  и
мчалась  к  нему.  Сперва он радостно кидался ей навстречу,  тесно
прижимался  и тихонечко поскуливал, и у Жун Мэй таяло сердце,  она
его  грела,  лизала, ласково тормошила, но в последнее  время  она
стала  на  него  обижаться немножко, чуточку -  у  него  появились
новые,  неизвестные  ей  интересы и  он  даже  пытался  удирать...
Ophundhknq| тихонечко покусывать; она даже тявкнула в  сердцах  на
него, чему сама же и испугалась.
Потом  Жун  Мэй была милостиво допущена к постоянному дежурству  в
покоях императрицы. На рассвете фрейлины будили Цыси, подносили ей
для  умывания теплую ароматическую воду, подавала мягкие дурманяще
пахнувшие  полотенца,  потом  несли  парадные  платья,  укладывали
прическу, сервировали стол для завтрака... долог день!
В  начале  второй луны двадцать первого года правленая ГуансюяТронном  зале  прошла первая для Жун Мэй аудиенция  членов  Цзюнь-
цзичу.  Она  стояла сзади справа от кресла императрицы,  слева  от
которой   был  трон  императора.  Внизу,  коленями  на   войлочных
подушках,  стояли  сгорбившись и понурив  головы  члены  Совета  -
великие князья Гун и Цин, троюродный ее дедушка Жун Лу, Ли Хунчжан
и  Чжан  Чжидун.  И  еще  был, коленями  на  каменном  полу,  весь
трясущийся от страха мокрый от пота генерал разбитой армии, бывший
посол и наместник в Корее Юань Шикай.

Император Гуансюй сидел на троне с отсутствующим видом,  был  вял,
рассеян,   вопросов   не   задавал  и  казался   подавленным.   Но