поведенческий акт, который преимущественно и заторможен" .

Именно такие скрытые "поведенческие акты", полезные животному лишь своей
"притягательной" для всего ненужного силой, и обнаруживаются
физиологом-экспериментатором в так называемой "ультрапарадоксальной" фазе в
виде "неадекватного рефлекса": животное вместо того, чтобы пить, вдруг
начинает "чесаться" и т.п.

Этот "спаренный" механизм "Павлова-Ухтомского" таит в себе целый переворот
в животном мире, ибо открывает возможность одному животному вторгаться в
"действия" другого. Ведь если удается перевести в активную форму
заторможенное действие, то парализованным оказывается сопряженное с ним,
биологически полезное в данный момент для животного "действие", ибо уже
центр, обеспечивавший последнее "по Павлову", переходит в режим работы "по
Ухтомскому". Для того, чтобы на основе такой "инверсии тормозной доминанты"
возникла система дистантного взаимодействия, необходимо еще одно звено -
имитация, подражание : активная сторона взаимодействия осуществляет некое
действие, которое, будучи "сымитированным" пассивной стороной,
автоматически тормозит действие, осуществляемое последней:

"Соединение этих двух физиологических агентов - тормозной доминанты и
имитативности - и дало новое качество, а именно возможность, провоцируя
подражание, вызывать к жизни "антидействие" на любое действие, то есть
тормозить у другого индивида любое действие без помощи положительного или
отрицательного подкрепления и на дистанции" .

Такое дистантное (опосредованное имитативным рефлексом) нейросигнальное
воздействие одной особи на другую Поршнев назвал "интердикцией". Вот
приведенный Поршневым пример "оборонительной" интердикции в стаде:

"Какой-то главарь, пытающийся дать команду, вдруг принужден прервать ее:
члены стада срывают этот акт тем, что в решающий момент дистантно вызывают
у него, скажем, почесывание в затылке или зевание, или засыпание, или еще
какую-либо реакцию, которую в нем неодолимо провоцирует (как инверсию
тормозной доминанты) закон имитации" .

Таким примером Поршнев иллюстрирует необходимые условия появления
интердикции. Она появляется именно тогда, когда человеческому предку,
обладающему сильно развитым имитативным рефлексом, в силу меняющейся
экологической среды все чаще приходилось скапливаться во все более
многочисленные и случайные по составу группы, где такой рефлекс не просто
становился опасным - его неодолимая сила уже грозила "биологической
катастрофой" . Интердикция, одолевая неодолимую (ничем иным) силу имитации,
как раз и предотвращает эту угрозу.

Таким образом имитация играет в становлении интердикции двоякую роль. С
одной стороны, развитый имитативный рефлекс предоставляет канал для
передачи самого интердиктивного сигнала. С другой, этот же развитый
имитативный рефлекс превращает интердиктивное сигнальное воздействие в
необходимое условие выживания данного вида.

Интердикция - пишет Поршнев - "составляет высшую форму торможения в
деятельности центральной нервной системы позвоночных" .

Анализ имеющихся данных об экологических нишах, в которых на разных этапах
приходилось "бороться за существование" предку человека, об эволюции его
головного мозга, о беспрецедентно тесных отношениях с огромным числом
других животных приводит Поршнева к двоякому выводу :

предпосылки для освоения интердикции;

вымирание.

"Открыв" для себя интердикцию в качестве способа сигнального воздействия на
себе подобных, человеческий предок немедленно приступил к распространению
этой практики по отношению ко всем остальным животным. Исследования
Поршнева привели его к выводу, что человеческий предок "практиковал"
интердикцию в самых широких масштабах, по отношению ко множеству самых
разных млекопитающих - хищников и травоядных - и даже птиц.

Освоение интердикции позволило предку человека занять совершенно уникальную
экологическую нишу, выстроить невиданные до него в животном мире
симбиотические отношения.

2. От интердикции к суггестии

Спокойная и комфортная жизнь продолжалась, однако, не вечно. Постепенно
созрел очередной экологический кризис (тот самый, выходом из которого
оказалась дивергенция).

Этот кризис настолько глубоко затронул экологическую нишу палеоантропа, что
даже те почти "предельные" в животном мире инструменты адаптации, которые
он успел приобрести, проходя через предыдущие кризисы, не гарантировали его
от неумолимо надвигающейся очередной угрозы вымирания.

Непреодолимые трудности жизни в условиях кризиса вновь вынуждали
палеоантропа к энергичному поиску новых, выходящих за рамки прежнего опыта,
путей адаптации (то есть палеоантроп занялся делом, до боли знакомым
современному российскому "неоантропу").

И дело пошло, когда палеоантроп, основательно отшлифовавший на других
животных свое мастерство в области интердикции, вознамерился применить этот
мощный инструмент к себе подобным, к другим палеоантропам. Таким образом,
круг, пройденный интердикцией, замкнулся: возникшая внутри больших
скоплений палеоантропов и адаптированная для применения исключительно по
отношению к другим животным интердикция вернулась во внутренние отношения
палеоантропов между собой. Но задача, которую она решала теперь, была
другая: нейтрализовать действие не имитативного рефлекса, как в начале