Во-вторых, Поршнев показал, что традиционный миф противоречит всем
имеющимся данным зоологии, с которой, как уже отмечалось, большинство
антропологов было не знакомо. Точнее сказать, из зоологической литературы
антропологи хорошо знали лишь публицистику, изобилующую модными
антропоморфизмами, но не собственно научную зоологическую литературу. Все
данные зоологии убедительно свидетельствуют, что правилом видообразования
является длительное сосуществование нового вида, отпочковавшегося от
предковой формы, с последней. Следовательно, бремя доказательства в споре
между сторонниками и противниками того, что появление человека было
редчайшим зоологическим исключением, должно лежать именно на сторонниках
исключительности.

В-третьих, Поршнев провел гигантскую работу по сбору фактов о параллельном
существовании ближайшей предковой формы (палеоантропа) рядом с человеком
(неоантропом) не только в доисторическое время, но и в современную эпоху
вплоть до наших дней. Он показал, что сохранившийся до наших дней
реликтовый животный предок человека, известный под разными именами (в
частности, как "снежный человек"), хотя и несколько деградировал, утратив
часть ставших излишними навыков, но остался представителем того же
предкового вида - реликтовым палеоантропом.

Итоговая книга объемом в 34 авторских листа , обобщившая многолетнюю
самоотверженную работу Поршнева и его ближайших сотрудников, встретила
ожесточенное сопротивление научного сообщества, но все-таки вышла:

"Правда, книгу удалось отпечатать таким тиражом, каким выходили
средневековые первопечатные книги, - сто восемьдесят экземпляров. Но она
вошла в мир человеческих книг. Пусть в последнюю минуту видный профессор
антропологии метался по учреждениям, требуя прервать печатанье
ниспровергающей дарвинизм книги. Книга вышла. Пусть директор Института
антропологии МГУ распорядился не приобрести в библиотеку ни одного
экземпляра. Она существовала отныне" .

В-четвертых, Поршнев реконструировал появление человека, исходя из
альтернативных предпосылок, соответствующих данным зоологической науки.

В ходе работы по четвертому направлению Поршневу пришлось отличиться
серьезными исследованиями не только в зоологии, но и в целом ряде других
наук.

2. Дивергенция палеоантропов и
неоантропов

Тема дивергенции принадлежит не только антропологии, но лежит, если можно
так выразиться, на стыке зоологии и культурологии.

Человеческая культура, по Поршневу, выросла из дивергенции палеоантропов и
неоантропов, из необходимости последних, взаимодействуя с первыми, все
более уходить от навязанных ими форм взаимодействия. Поэтому посмотрим на
зоологический феномен дивергенции с точки зрения его культурных последствий.

Поскольку поршневский анализ характера и первых шагов дивергенции изложен
только в упомянутой выше неизданной главе (в опубликованных текстах можно
найти лишь намеки), приведу из нее обширные выдержки .

Пройдя через целую серию экологических кризисов и приобретя в ходе
естественного отбора совершенно удивительные биологические и
нейрофизиологические "инструменты" адаптации, животный предок человека в
конце среднего плейстоцена оказался перед лицом нового кризиса, грозящего
ему неизбежным вымиранием. Этот предок, в соответствии с исследованиями
Поршнева, упомянутыми в предыдущем разделе, выстроил себе с помощью
нейросигнального механизма интердикции (о ней речь пойдет ниже, в разделе
Физиология) уникальные симбиотические отношения с многочисленными
хищниками, травоядными и даже с птицами. Возможность использования в пищу
биомассы умерших естественной смертью или умерщвленных хищниками животных
была обеспечена жестким инстинктом, не позволявшим ему кого-либо убивать.

"И вот вместе с критическим сокращением достающейся им биомассы они должны
были вступать в соперничество с хищниками в том смысле, что все же начать
кого-то убивать. Но как совместить два столь противоположных инстинкта: "не
убей" и "убей"?

Судя по многим данным, природа подсказала [...] узкую тропу (которая,
однако, в дальнейшем вывела эволюцию на небывалую дорогу). Решение
биологического парадокса состояло в том, что инстинкт не запрещал им
убивать представителей своего собственного вида. [...] Экологическая щель,
какая оставалась для самоспасения у обреченного природой на гибель
специализированного вида двуногих приматов, всеядных по натуре, но
трупоядных по основному биологическому профилю, состояла в том, чтобы
использовать часть своей популяции как самовоспроизводящийся кормовой
источник. Нечто, отдаленно подобное такому явлению, небезызвестно в
зоологии. Оно называется адельфофагией ("поеданием собратьев"), подчас
достигающей у некоторых видов более или менее заметного характера, хотя все
же никогда не становящейся основным или одним из основных источников
питания."

Проанализировав многочисленные данные зоологии о случаях адельфофагии, а
также археологические данные, свидетельствующие о попытках палеоантропа
встать на этот путь, Поршнев приходит к выводу:

"Выходом из противоречий оказалось лишь расщепление самого вида
палеоантропов на два вида. От прежнего вида сравнительно быстро и бурно
откололся новый, становившийся экологической противоположностью. Если
палеоантропы не убивали никого кроме подобных себе, то неоантропы
представили собой инверсию: по мере превращения в охотников они не убивали
именно палеоантропов. Они сначала отличаются от прочих троглодитов тем, что
не убивают этих прочих троглодитов. А много, много позже, отшнуровавшись от
троглодитов, они уже не только убивали последних, как всяких иных животных,
как "нелюдей", но и убивали подобных себе, то есть неоантропов, всякий раз
с мотивом, что те - не вполне люди, скорее ближе к "нелюдям" (преступники,