все оцепенели; тем  временем  Володыёвский  повысил  голос  и  сказал  в
гробовой тишине:
   - Всех, кто здесь присутствует, беру в свидетели, что я  вызвал  пана
Кмицица, хорунжего оршанского, на поединок и дал ему клятву, что коли он
меня уложит, то уедет отсюда без помехи и никто  ему  не  станет  чинить
препятствий, в чем и поклянитесь все ему на рукоятях мечей  именем  бога
всевышнего и святого креста...
   - Погодите! - крикнул Кмициц. - Уеду без помехи  со  всеми  людьми  и
панну с собой возьму.
   - Панна здесь останется, а люди пойдут к шляхте в неволю.
   - Не бывать этому!
   - Тогда взрывай себя порохом! Мы уже панну оплакали, а что до  людей,
так ты их спроси, чего они хотят...
   Снова воцарилась тишина.
   - Быть по-вашему! - сказал через минуту Кмициц.  -  Не  сегодня,  так
через месяц я все едино ее увезу. И под землей ее от меня  не  спрячете!
Клянитесь!
   - Клянемся богом всевышним и святым крестом. Аминь!
   - Ну, выходи, выходи же, пан! - сказал Володыёвский.
   - На тот свет очень торопишься?
   - Ладно уж, ладно, только выходи поскорей!
   Лязгнули железные засовы, державшие дверь изнутри.  Чтобы  освободить
место, Володыёвский, а с ним и вся шляхта  отошла  назад.  Вскоре  дверь
отворилась, и в проеме показался пан  Анджей,  рослый  и  стройный,  как
тополь. Заря уже брезжила, и первые робкие лучи дня падали на его  лицо,
гордое, мужественное, молодое. Он встал в дверях,  смело  оглядел  толпу
шляхтичей и сказал:
   - Я доверился вам... Бог знает, хорошо ли я поступил, однако не будем
говорить об этом!.. Кто из вас пан Володыёвский?
   Маленький полковник выступил вперед.
   - Я! - ответил он.
   - Эге! Да ты, я вижу, не больно велик, - сказал Кмициц,  подсмеиваясь
над ростом  рыцаря.  -  Я  думал,  ты  поосанистей,  а  впрочем,  должен
признать, что солдат ты, видно, бывалый.
   - Не могу сказать этого о тебе, забыл ты  совсем  о  страже.  Коли  и
рубака из тебя такой, как начальник, немного мне придется потрудиться.
   - Где будем драться? - с живостью спросил Кмициц.
   - Здесь. Двор, как скатерть, ровный.
   - Согласен. Готовься к смерти!
   - Так ты уверен в себе?
   - Видно, ты в Оршанщине не бывал, коль  сомневаешься  в  этом.  Я  не
только уверен в себе, но и жаль мне тебя. Много я о тебе наслышан как  о
славном рыцаре. Потому в последний раз  говорю:  оставь  меня!  Мы  друг
друга не знаем, зачем же нам друг другу поперек дороги становиться? Чего
ты меня преследуешь? Девушка мне по  духовной  принадлежит,  как  и  это
поместье, и - бог свидетель! - я только своего  добиваюсь.  Это  правда,
что я порубил в Волмонтовичах шляхту; но пусть бог рассудит, кто  первый
понес тогда обиду.  Своевольничали  иль  нет  мои  офицеры,  мы  про  то
говорить не будем, довольно того, что никому они здесь зла не причинили,
а перебили их всех, как собак, только за то, что они хотели поплясать  с
девушками в корчме. Так пусть уж будет  кровь  за  кровь!  Потом  мне  и
солдат порубили. Клянусь богом, не таил я злого умысла, когда приехал  в
ваш край, а как меня приняли здесь?.. Но пусть уж будет обида за  обиду.
Я и своего прибавлю, вознагражу за обиды...  По-добрососедски.  По  мне,
лучше так...
   - А что это за люди пришли  теперь  с  тобой?  Откуда  ты  взял  этих
помощников? - спросил Володыёвский.
   - Откуда взял, оттуда и взял. Я их привел не против отчизны биться, а
помочь мне в моем приватном деле.
   - Вот ты каков? Стало быть,  ради  приватного  дела  ты  спознался  с
врагами? А чем же ты им за  услугу  заплатишь,  коль  не  изменой?  Нет,
братец, не помешал бы я тебе с шляхтой договориться, но  кликнуть  врага
на помощь - это дело совсем другое. Ты у меня не отвертишься.  Становись
же, становись, знаю я, что ты труса празднуешь, хоть и бахвалишься,  что
ты знаменитый оршанский рубака.
   - Ты сам этого хотел! - сказал Кмициц, становясь в позицию.
   Но Володыёвский не торопился; не вынимая сабли из  ножен,  он  окинул
взором небо.  На  востоке  зазолотилась,  заголубела  по  окоему  первая
светлая полоска, но сумрачно было еще на  дворе,  а  подле  дома  царила
непроглядная тьма.
   - Хороший день встает, - сказал Володыёвский, - но солнце взойдет еще
не скоро. Не хочешь ли, чтобы нам посветили?
   - Мне все едино.
   - Нуте-ка, сбегайте за жгутами да лучиной, - обратился Володыёвский к
шляхте. - Будет нам светлее плясать оршанский этот танец.
   Шляхта, которая удивительно как ободрилась от шутливых речей молодого
полковника,  опрометью  бросилась  в  кухню;  кое-кто   стал   подбирать
затоптанные во время боя факелы, и  через  некоторое  время  с  полсотни
красных огоньков замерцало в белесом предутреннем сумраке.  Володыёвский
показал на них саблей Кмицицу:
   - Глянь-ка, пан, прямо тебе погребальное шествие!
   Кмициц не замедлил с ответом:
   - Полковника хоронят, как же без помпы, нельзя!
   - Не человек ты, пан, змея лютая!
   Шляхта между тем в молчании стала в круг и подняла зажженные  факелы,
позади круга  расположились  остальные;  все  были  охвачены  страхом  и
любопытством; в середине круга противники  мерили  друг  друга  глазами.
Тишина воцарилась мертвая, только пепел с факелов осыпался с шорохом  на
землю. Володыёвский весел был, как щегол в ясное утро.
   - Начинай, пан! - сказал Кмициц.
   Первый  звук  удара  эхом  отозвался   в   сердцах   всех   зрителей;
Володыёвский ткнул саблей словно бы нехотя, Кмициц отразил удар  и  тоже
кольнул, Володыёвский, в свою очередь, отразил удар. Сухой  лязг  сабель
становился все чаще. Все затаили  дыхание.  Кмициц  нападал  с  яростью,
Володыёвский заложил назад левую руку и стоял спокойно,  небрежно  делая
легкие, почти незаметные выпады; казалось, он хочет только прикрыть себя
и вместе с тем пощадить противника; порой он пятился на шаг, порою делал
шаг  вперед,  видно,  испытывал,  насколько  искусен  противник.  Кмициц
горячился, он  же  был  холоден,  как  мастер,  проверяющий  ученика,  и
становился все спокойней. Наконец, к неописуемому изумлению  шляхты,  он