доля. Будь счастлива, хоть с тем же Кмицицем, потому ты, может, за то на
меня гневаешься, что я с саблей стал между вами. Коли он тебе  люб,  так
ты и впрямь не про меня.
   Оленька сжала руками виски.
   - Боже, боже, боже! - повторила она несколько раз.
   Но и муки ее не смягчили Володыёвского, - отвесив  поклон,  он  вышел
сердитый и злой, тотчас сел на коня и уехал.
   - Ноги моей больше тут не будет! - громко сказал он.
   Стремянный Сыруц, следовавший за своим господином, тотчас подъехал  к
нему.
   - Что ты сказал, пан полковник!
   - Дурень! - ответил Володыёвский.
   - Это ты, пан полковник, сказал мне, как мы сюда ехали.
   Воцарилось молчание.
   - Черной неблагодарностью меня тут накормили, - снова забормотал  пан
Михал. - Презрением ответили на любовь! Видно, до  гроба  ходить  мне  в
кавалерах. Так уж на роду написано! Черт бы ее взял, долю такую! Что  ни
сунусь, то отказ!.. Нет правды на этом свете! И чем я ей  не  угодил?  -
Нахмурил тут Володыёвский брови, пораскинул умом и вдруг хлопнул себя по
ляжке. - Знаю! - воскликнул он. - Это она все еще того любит! В этом все
дело!
   Но при мысли об этом лицо его не прояснилось.
   "Тем хуже для меня, - подумал он через минуту. - Уж  коли  она  после
всего, что сталось, все еще его любит, так и не перестанет  любить.  Все
самое худое, что он мог сделать, он уже сделал. Пойдет воевать, добьется
славы, и люди забудут про худые его дела. И не пристало мне мешать  ему,
скорее помочь надо, ведь это на  благо  отчизны.  Вот  оно  дело  какое!
Солдат он добрый... Однако же, чем он ее так прельстил? Кто  его  знает?
Иной дар такой имеет, что стоит ему только взглянуть на  девушку,  и  та
готова за ним в огонь и воду. Кабы знать, как это делается, или талисман
добыть, может, и мне удалось бы. По  заслугам  девушки  нас  не  жалуют.
Верно говорил пан Заглоба, что лиса и баба самые изменчивые творения  на
свете. А уж так мне жаль, что все  пропало!  Очень  она  хороша,  да  и,
говорят, добродетельна. Горда, видно, как сатана... Как знать, пойдет ли
она за него, хоть и любит, - очень он обманул ее и  оскорбил.  Ведь  мог
все  по-хорошему  сделать,  а  предпочел  своевольничать...  Она  и   от
замужества готова совсем отказаться, и от детей...  Мне  тяжело,  а  ей,
бедняжке, еще тяжелей!.."
   Тут  Володыёвский  стал  сокрушаться  о  судьбе  Оленьки,  и  головой
покачал, и губами причмокнул.
   - Пусть уж ей бог будет покровителем! - сказал он наконец. - Я на нее
не в обиде! Для меня это  не  первый  отказ,  а  для  нее  первая  мука.
Бедняжка чуть жива от горя, а я ей еще глаза колол этим Кмицицем,  вовсе
уж напоил желчью. Нехорошо получилось,  надо  как-то  исправить  ошибку.
Побей меня бог, недостойно я поступил. Напишу-ка я ей письмецо,  попрошу
прощения, а там и помогу, чем можно будет.
   Дальнейшие  размышления  Володыёвского  прервал   стремянный   Сыруц,
который снова поравнялся с ним и сказал:
   - Пан полковник, а ведь там на горе пан Харламп с кем-то едет.
   - Где?
   - А вон там!
   - И впрямь двое едут; но ведь пан Харламп остался при  князе  воеводе
виленском. Да и как ты мог издали признать его?
   - А по буланой. Ее все войско знает.
   - Клянусь богом, буланую видно. Но, может это не та.
   - Да я и побежку ее узнаю. Это наверняка пан Харламп.
   Они оба наддали ходу; всадники, ехавшие навстречу им, тоже пришпорили
коней, и вскоре Володыёвский увидел, что к нему и в  самом  деле  скачет
Харламп.
   Это был поручик панцирной хоругви литовского войска, давний  знакомый
Володыёвского,  испытанный  старый  солдат.  Когда-то  они  с  маленьким
рыцарем  очень  враждовали,  но  потом  послужили  вместе,  повоевали  и
полюбили друг  друга.  Володыёвский  подскакал  к  Харлампу  и,  раскрыв
объятия, крикнул:
   - Как поживаешь, Носач? Откуда ты взялся?
   Товарищ, которому и в самом деле  очень  пристало  прозвище  "Носач",
потому что он был обладателем весьма внушительного носа, упал в  объятия
полковника, и они радостно приветствовали друг друга.
   - Я к тебе нарочным послан, - сказал он,  отдышавшись,  -  да  еще  с
деньгами.
   - Нарочным, да еще с деньгами? От кого же?
   - От князя воеводы виленского, нашего гетмана. Он шлет тебе  грамоту,
чтобы немедля набирать людей в войско, и другую - пану Кмицицу,  который
должен быть тоже где-то в здешних местах.
   - И пану Кмицицу? Как же мы вдвоем будем набирать в одной округе?
   - Он должен ехать в Троки, а ты должен остаться здесь.
   - А как ты узнал, где меня искать?
   - Сам пан гетман о тебе расспрашивал, пока здешние люди, которые  еще
служат у нас в войске, не сказали ему, где тебя искать, так что  я  ехал
наверняка. В большой ты у князя чести! Я сам слыхал, как он говорил, что
ничего не надеялся получить в наследство от воеводы русского, а  получил
самого великого рыцаря.
   - Дай бог ему, как воеводе русскому, и в войне удачи! Большая это для
меня честь набирать войско, и я тотчас возьмусь за дело.  Военного  люду
здесь много, было бы на что снарядить. Денег ты много привез?
   - Вот приедешь в Пацунели, сочтешь.
   - Так ты уже и в Пацунелях успел побывать?  Берегись,  красавиц  там,
как маку в огороде.
   - Потому тебе там и понравилось!.. Погоди, у меня и письмо тебе  есть
от гетмана.
   - Давай!
   Харламп вынул письмо с малой  радзивилловской  печатью,  Володыёвский
вскрыл его и стал читать:

   "Милостивый пан полковник Володыёвский!
   Зная твое горячее желание послужить отчизне, посылаем тебе грамоту на
набор войска, притом набирать надлежит не так, как всегда сие  делается,
а с особым усердием, ибо periculum  in  mora  . Коли хочешь порадовать нас, хоругвь твоя должна быть готова  к
походу в конце июля и не далее середины августа. Весьма и весьма заботит
нас, где ты добудешь добрых коней, тем паче, что и денег  посылаем  тебе