поталанило нам!
   Володыёвский только головой покачал, поразмыслив о том, что уж  очень
очернили этого Кмицица; затем он поглядел на изможденное лицо  боярского
сына и снова покачал головой.
   - Так ты ее любишь?
   - Люблю, пан!
   Володыёвский  направился  на  улицу,  подумав  про  себя:  "Вот   это
решительный человек! Он долго не раздумывал: полюбил и  остается.  Такие
люди лучше всех... Коли он и впрямь из путных бояр, так это то же, что и
застянковая шляхта. Отроет  свои  червонцы,  и  старый  Пакош,  пожалуй,
отдаст за него свою Марысю. Отчего ж не отдать? Он не крутил, не вертел,
а уперся на своем - и баста! Дай-ка и я упрусь!
   Раздумывая  так,  Володыёвский  шел  по  улице  на  солнышке,   порой
останавливался и то потуплял взор в землю, то к небу его поднимал; потом
снова продолжал свой путь, пока не увидел вдруг летевшее  в  небе  стадо
диких уток.
   Тогда он стал гадать по ним: ехать, не ехать?.. Выпало: ехать.
   - Кончено! Еду!
   С этими словами он повернул домой; однако по дороге  заглянул  еще  в
конюшню, на пороге которой двое его стремянных играли в кости.
   - Сыруц, - спросил Володыёвский, - заплетена ль грива у Серого?
   - Заплетена, пан полковник.
   Володыёвский зашел в конюшню. Серый заржал у яслей; рыцарь подошел  к
нему, похлопал по крупу, затем стал считать косицы в гриве.
   - Ехать, не ехать, ехать...
   Снова выпало ехать.
   - Седлать коней да одеться получше! - приказал Володыёвский.
   После чего быстрым шагом направился домой и  стал  наряжаться.  Надел
высокие кавалерийские  сапоги,  желтые,  с  отворотами  на  подкладке  и
золочеными  шпорами,  и  новый  красный  мундир,  и  рапирочку   нацепил
отменную,  в  стальных  ножнах,  с  золотой  насечкой  на   рукояти,   и
полупанцирек не забыл из светлой стали, закрывающий только верхнюю часть
груди до шеи. Был у него в сундуке и рысий колпачок с  чудным  цапельным
пером, но подходил он только к польскому платью, и пан Михал не стал его
вынимать, а надел на голову шведский  шлем  с  затыльником  и  вышел  на
крыльцо.
   - Куда это ты собрался, пан полковник? - спросил у него старый Пакош,
сидевший на завалинке.
   - Куда собрался? Надо у вашей панны о здоровье справиться, а  то  как
бы она не сочла меня за невежу.
   - Так весь и сияешь! Чистый тебе снегирь! Ну, уж коли панна  враз  не
влюбится, так, верно, и глаз у нее нет!
   Но тут прибежали две младшие дочки Пакоша с подойниками  в  руках,  -
они  возвращались  с  обеденной  дойки.  Увидев  Володыёвского,  девушки
застыли в изумлении.
   - Прямо тебе король! - сказала Зоня.
   - Как на свадьбу нарядился! - прибавила Марыська.
   - А может, свадебку и сыграем, - засмеялся старый Пакош.  -  К  панне
нашей полковник едет.
   Не успел старик кончить, как подойник выпал из рук Марыси, и молочная
река полилась прямо под ноги Володыёвскому.
   - Что рот разинула! - сердито сказал Пакош. - Экая коза!
   Марыся ничего не ответила, подняла подойник и молча ушла.
   Володыёвский вскочил на коня, за ним выстроились оба его  стремянных,
и все трое отправились в Водокты. Денек выдался красный. Майское  солнце
играло на нагруднике и шлеме Володыёвского, и когда  он  издали  мелькал
между вербами, казалось, что по улице катится еще одно солнце.
   - Любопытно знать, с перстеньком буду я ворочаться иль с  арбузом?  -
пробормотал рыцарь.
   - Что ты сказал, пан полковник? - спросил Сыруц.
   - Дурень!
   Стремянный стегнул коня по крупу, а Володыёвский продолжал:
   - Счастье, что не впервой.
   Эта мысль очень его ободрила.
   Когда они приехали в Водокты, панна Александра  в  первую  минуту  не
признала полковника, так что ему пришлось  еще  раз  назвать  свое  имя.
Тогда  она  поздоровалась  с  ним  любезно,  но   как-то   сдержанно   и
принужденно, он же представился ей с отменной учтивостью, ибо хоть и был
солдатом, не придворным,  однако  подолгу  бывал  при  разных  дворах  и
пообтерся между людьми. Он отвесил весьма почтительный поклон и,  прижав
руку к сердцу, вот что сказал ей:
   - Я приехал к тебе,  милостивая  панна,  о  здоровье  справиться,  не
захворала ли ты,  случаем,  с  перепугу.  Надо  бы  на  другой  же  день
приехать, да боялся я надоесть тебе.
   - Это очень любезно с твоей стороны, милостивый пан, что ты не только
спас меня от гибели, но и не забыл обо мне. Садись, будь дорогим гостем.
   - Милостивая моя панна, - ответил пан Михал, - когда бы я забыл тебя,
недостоин был бы я той милости, какую бог оказал  мне,  позволив  подать
руку помощи столь достойной особе.
   - Нет, это я сперва должна господа бога благодарить, а затем и  тебя,
пан полковник!
   - Коли так, возблагодарим вдвоем господа бога, ибо ни о чем не молю я
его так усердно, как о том, чтобы с его  позволения  и  впредь  защищать
тебя от всяких бед.
   При этих словах Володыёвский встопорщил свои навощенные усики, и  без
того торчавшие выше носа, - так доволен он был собою,  что  сразу  сумел
войти in medias res   и  выложить  все  начистую.
Панна Александра сидела смущенная и молчаливая, а уж красивая, как  день
весенний. Легкий румянец выступил у нее на щеках, а глаза  она  прикрыла
ресницами, от которых тень падала на щеки.
   "Это смущение - добрый знак!" - подумал Володыёвский.
   И, откашлявшись, продолжал:
   - Знаешь ли ты, милостивая панна, что после смерти твоего  дедушки  я
командовал лауданцами?
   - Знаю, - отвечала Оленька. - Покойный дедушка  не  мог  сам  идти  в
последний поход  и  очень  был  рад,  когда  ему  сказали,  что  воевода
виленский вверил тебе лауданскую хоругвь; он говорил, что знает тебя как
славного рыцаря.
   - Это он так обо мне говорил?
   - Я сама слыхала, как он тебя  хвалил,  а  после  похода  и  лауданцы