Тут он оборотился к Басе:
   - Обе они у войта ляшского Томашевича укрылись, и правильно  сделали,
в такой крепости разбойник им не страшен!
   - О ком ты это, сударь? - со страхом спросила Бася.
   - О Зосе и Эвке.
   - Помоги тебе бог! - вскричал Заглоба. - Дьяволу не поддавайся!
   А Нововейский продолжал:
   - И то, что об отце моем толкуют, будто бы  Азья  его  зарезал,  тоже
неправда!
   - Ум у него помутился! - шепнул Мушальский.
   - Позволь, сударыня, я вперед поеду, - продолжал Нововейский.  -  Так
тяжко, когда долго не видишь  их!  Ох,  скучно  вдали  от  любимых,  ох,
скучно!
   Он закивал большущей своей головой, тронул коня  каблуками  и  поехал
дальше.
   Мушальский, подозвав к себе нескольких драгун, поехал  следом,  чтобы
не терять безумца из глаз.
   Бася спрятала лицо в ладонях, и горючие слезы  потекли  у  нее  между
пальцев.
   - Молодец - золото, - сказал Заглоба,  -  да  не  по  силам  человеку
таковые несчастья... К тому же одной местью душа жива не будет...
   В Каменце усердно готовились к обороне. На стенах старого замка  и  у
ворот, в особенности у Русских ворот, трудились горожане -  люди  разных
народностей  -  под  началом  своих  войтов,  меж   которыми   выделялся
храбростью и артиллерийским уменьем ляшский войт Томашевич. В ход  пошли
лопаты и тачки; ляхи и русины, армяне, евреи и цыганы состязались друг с
другом. Офицеры различных полков присматривали за работой,  вахмистры  и
солдаты  помогали  горожанам,  трудились  даже   благородные   шляхтичи,
позабыв, что бог дал им руки единственно, чтобы саблю держать, а  всякий
прочий труд препоручил людям "низшего" сословия. Пример подавал сам  пан
Войцех Гумецкий ,  хорунжий  подольский;  один  вид  его  мог
вызвать слезы умиления: подумать только - пан собственными руками  камни
на тачке возил! Работа кипела и в городе, и в  замке.  В  толпе  сновали
монахи: доминиканцы, иезуиты,  францисканцы  и  кармелиты  благословляли
людские усилия. Женщины обносили работавших  едой  и  питьем;  красавицы
армянки, жены и дочери богатых купцов, и еще более прекрасные еврейки из
Карвасеров,  Жванца,  Зинковец,  Дунайгрода  приковывали  к  себе  взоры
солдат.
   Но более всего привлек внимание толпы въезд Баси в город.  В  Каменце
было, конечно, немало достойных женщин, но ни  у  одной  не  было  мужа,
столь прославленного на поле брани. Слышали в Каменце  и  о  самой  пани
Володыевской как о женщине храброй, которая не побоялась жить  в  глуши,
на далекой заставе, средь дикого люда, которая ходила с мужем в  походы,
а захваченная татарином, сумела одолеть его и уйти живой из хищных  рук.
Слава ее тоже была беспримерной. Но те, кто дотоле не знал  и  не  видел
Баси, воображали себе  этакую  великаншу,  что  гнет  подковы  и  ломает
панцири. Каково же было  их  удивление,  когда  они  увидели  маленькое,
розовое, полудетское лицо, высовывающееся из коляски.
   - Это сама пани Володыевская или дочка? - спрашивали в толпе.
   - Она самая, - отвечали те, кто ее знал.
   Изумились  горожане,  женщины,  священники,  военные.   С   неменьшим
изумлением смотрели они на непобедимый хрептевский гарнизон, на  драгун,
меж которыми спокойно ехал Нововейский с  улыбкой  на  лице,  отмеченном
печатью безумия, и на свирепые лица головорезов, обращенных в венгерских
пехотинцев. Однако несколько сот заправских вояк, шедших при Басе, своим
видом приободрили горожан.
   - Это люди искушенные, такие не устрашатся туркам в глаза посмотреть!
- говорили в толпе.
   Некоторые горожане, да  и  солдаты,  в  особенности  из  полка  князя
епископа Тшебицкого, который днями только прибыл в Каменец, думали,  что
и сам Володыевский в кортеже, и потому подняли крик:
   - Да здравствует  пан  Володыевский!  Да  здравствует  наш  защитник!
Наиславнейший кавалер!
   - Vivat Володыевский, vivat!
   Бася слушала, и сердце ее распирала радость; что может  быть  женщине
милей, нежели слава мужа, да когда еще такой большой город славит его.
   "Столько здесь рыцарей, - думала Бася, - а  ведь  никому  не  кричат,
только моему Михалу!"
   Ей и самой захотелось крикнуть со всеми вместе "Vivat Володыевский!",
но Заглоба урезонил ее, призывая вести себя достойно и кланяться на  обе
стороны, как кланяется королева при въезде в столицу.
   Сам он тоже приветствовал всех, то шапкой махал, то  рукой,  а  когда
люди, его знавшие, и в его честь стали кричать  vivat,  он  обратился  к
толпе:
   - Паны ясновельможные!  Кто  в  Збараже  выстоял,  тот  и  в  Каменце
выстоит!
   По указанию Володыевского  кортеж  подъехал  к  возведенному  недавно
монастырю  сестер  доминиканок.  У  маленького   рыцаря   был,   правда,
собственный домик в Каменце, но монастырь стоял в более укромном и  мало
доступном ядрам месте, и он предпочел здесь поместить свою любимую  -  к
тому же, будучи жертвователем монастыря, он надеялся на хороший прием. В
самом деле, мать игуменья Виктория, дочь  брацлавского  воеводы  Стефана
Потоцкого, приняла Басю с распростертыми объятьями. Из этих объятий  она
тотчас же попала в другие - горячо  любящей  ее  тетушки  Маковецкой,  с
которой давным-давно не виделась. Обе они плакали, плакал и пан стольник
латычевский, коего Бася всегда была любимицей. Едва успели утереть слезы
умиления, прибежала Кшися Кетлинг, и все началось сызнова, а потом  Басю
окружили сестры монашенки  и  шляхтянки,  знакомые  и  незнакомые:  пани
Мартинова Богуш,  и  Станиславская,  и  Калиновская,  и  Хотимирская,  и
Войцехова,  и  Гумецкая  -  жена  знатного   кавалера   пана   хорунжего
подольского. Одни,  как  пани  Богуш,  расспрашивали  о  мужьях,  других
интересовало, что Бася думает о турецком нашествии и устоит  ли,  по  ее
мнению, Каменец.
   Бася с великой радостью заметила, что ее почитают военным авторитетом
и ждут из ее уст утешения. И она не поскупилась.
   - И речи быть не может, - сказала она, - чтобы мы от турка не  сумели
отбиться. Михал сюда прибудет не сегодня завтра, самое позднее  -  через
несколько деньков, а уж  когда  он  обороной  займется,  вы,  милостивые
государыни, можете спать спокойно, да к тому же известно,  что  крепость
неприступная, уж в этом я, слава богу, немного разбираюсь!