не будет мне иначе ни минуты покою.
   - Разрешит-то он разрешит, ибо человек ученый и в  вере  крепкий,  да
только наверняка ничего нового не  скажет.  Bellum  civile   есть война братьев.
   - А ежели смутьянам чужое войско на подмогу придет?
   - Тогда действуй. А сейчас я могу посоветовать  только  одно:  жди  и
сохраняй терпение.
   Увы, вряд ли сам пан Скшетуский мог последовать  своему  совету.  Его
охватывала все большая тоска, ему наскучили и придворные празднества,  и
даже лица, прежде столь милые его сердцу. Господа Бодзинский, Ляссота  и
господин Розван Урсу наконец отбыли, и после их отъезда наступило полное
затишье. Жизнь потекла однообразно. Князь был занят ревизией  несметного
имущества своего и каждое утро запирался с комиссарами, съезжавшимися со
всей Руси и Сандомирского воеводства. Так что и учения происходили редко
когда. Шумные офицерские пирушки, на которых только и было разговору что
о будущих походах, несказанно наскучили Скшетускому, поэтому с  нарезным
ружьецом на плече уходил он на берег Солоницы,  где  некогда  Жолкевский
столь беспощадно Наливайку, Лободу и Кремпского разгромил. Следы  давней
битвы стерлись уже и в памяти человеческой, и на месте самого  сражения.
Разве что иногда земля извергала из недр своих побелевшие  кости  да  за
рекою  виднелся  вал,  насыпанный  казаками,  за  которым  так  отчаянно
оборонялись запорожцы Лободы и Наливайкова вольница. Но и  на  валу  уже
густо поднялись заросли. Здесь прятался Скшетуский от  придворной  суеты
и, вместо того чтобы  стрелять  дичь,  предавался  воспоминаниям;  здесь
внутреннему взору его души являлся вызываемый памятью  и  сердцем  образ
любимой; здесь, в шуме камышовых зарослей и в унылой задумчивости округи
развеивал он тоску свою.
   Но потом пошли обильные, предварявшие весну дожди. Солоница сделалась
топью, из дому нельзя было и носа высунуть, так  что  наместник  и  того
утешения, какое находил в одиноких прогулках, лишился. Между тем тревога
его росла, и не без оснований. Сперва  он  полагал,  что  Курцевичиха  с
Еленой, если княгине удастся отослать Богуна, сразу же приедут в  Лубны,
но теперь и эта надежда угасла. От дождей испортились дороги,  степь  на
несколько верст по обоим  берегам  Сулы  стояла  огромной  непреодолимой
трясиной, и оставалось ждать, когда весеннее жаркое солнце испарит влагу
и сырость. Все это время Елена вынуждена была находиться  под  призором,
которому Скшетуский не доверял, среди людей неотесанных, диких нравом  и
неприязненно настроенных к Скшетускому. Правда, ради собственного  блага
они не станут нарушать слово, так как выхода у  них  нету;  но  кто  мог
знать, что взбредет им в голову, на что они отважатся, а тем  более  под
нажимом грозного атамана, которого, как видно, они и любили, и наверняка
боялись. Он легко мог заставить их отдать девушку; подобные случаи  были
нередки. Именно так сотоварищ несчастного Наливайки Лобода в свое  время
заставил пани Поплинскую отдать ему в жены  воспитанницу,  хотя  девушка
была родовитой шляхтянкою и всей душой атамана ненавидела.  А  если  то,
что рассказывали о несметных богатствах Богуна, было правдой, мог он  им
и за девушку, и за потерю Разлогов заплатить. А  потом  что?  "Потом,  -
думал пан Скшетуский, - мне глумливо сообщат, что "дело сделано", а сами
сбегут куда-нибудь в литовские или мазовецкие  пущи,  где  до  них  даже
могучая княжеская рука не  досягнет".  От  подобных  мыслей  Скшетуского
трясло как в лихорадке, он рвался, точно  волк  на  цепи,  сожалел,  что
связал себя рыцарским словом,  и  не  знал,  как  поступить.  А  был  он
человеком, неохотно позволявшим случаю властвовать над собой. Натуре его
свойственны были предприимчивость и энергичность. Он не ждал  подношений
от  судьбы,  но  предпочитал  брать  судьбу  за  ворот,   принуждая   ее
складываться счастливо, -  так  что  было  ему  труднее,  чем  кому-либо
другому, сидеть в Лубнах сложа руки.
   И он решил действовать. Был у него в услужении Редзян, мелкопоместный
шляхтич из Подлясья, шестнадцати лет, плут  каких  поискать,  с  которым
никто из людей бывалых в сравнение идти  не  мог;  его-то  Скшетуский  и
решил послать к Елене, чтобы разнюхал, что и как. Уже кончился  февраль,
дожди прекратились, март обещал  быть  погожим,  и  дороги  должны  были
несколько подсохнуть.  Так  что  Редзян  готовился  в  путь.  Скшетуский
снабдил его письмом, бумагой, перьями и склянкой чернил,  которые  велел
беречь пуще глаза, так как помнил, что этого товара в Разлогах не найти.
Парнишке было велено,  чтобы  не  открывался,  от  кого  приехал,  чтобы
говорил, что в Чигирин направляется,  а  сам  внимательно  бы  ко  всему
приглядывался и, главное, хорошенько разузнал бы все про Богуна  -  где,
мол, тот находится и что поделывает. Редзяну дважды  повторять  было  не
надо, он сдвинул шапку набекрень, свистнул нагайкой и поехал.
   Для пана Скшетуского потянулись долгие  дни  ожидания.  Чтобы  как-то
убить время, он рубился и  фехтовал  на  палках  с  паном  Володыёвским,
великим мастером этого дела, или метал в перстень джирид. Еще  случилось
в Лубнах происшествие, чуть не стоившее наместнику жизни.  А  было  так:
медведь, сорвавшись на замковом подворье с цепи,  цапнул  двух  конюших,
испугал  лошадей  пана  комиссара  Хлебовского,  а  потом   кинулся   на
наместника, который как раз направлялся из цейхгауза к князю, будучи без
сабли, а при себе имея  только  легкий  чекан  с  медным  оголовьем.  Не
избежать бы наместнику верной гибели, когда б не  пан  Лонгин,  который,
увидев из цейхгауза, что происходит, схватил свой Сорвиглавец и прибежал
на помощь. Пан Лонгин  безусловно  оказался  достойным  потомком  предка
Стовейки, ибо на глазах у всего двора одним махом отхватил медведю башку
вместе с лапой, каковому доказательству необычайной  силы  удивлялся  из
окна сам князь, пригласивший затем пана Лонгина  в  покои  княгини,  где
Ануся Борзобогатая так  искушала  того  своими  глазками,  что  назавтра
литвин вынужден был пойти к исповеди, а в последующие три дня в замке не
показывался, поскольку горячей молитвой отгонял все соблазны.
   Прошло дней десять, а Редзян не возвращался. Наш пан Ян  от  ожидания
сильно похудел  и  столь  потемнел  с  лица,  что  Ануся  пыталась  даже
разузнать через посредников, что с  ним  стряслось,  а  Карбони,  доктор
княжеский,  прописал  ему  какое-то  снадобье  от  меланхолии.  Но  иное
снадобье было ему нужно, ибо день и ночь думал он о  своей  княжне,  все
отчетливей понимая, что не  каким-то  пустым  чувством  переполнено  его
сердце, а великою любовью,  которая  должна  быть  удовлетворена,  иначе
грудь человеческая, как хрупкий сосуд, разорваться может.
   Легко себе представить радость пана Яна, когда в один прекрасный день
спозаранку  на  его  квартиру  явился  Редзян,  перемазанный,   усталый,
исхудавший, но веселый и с написанною на лице доброй  вестью.  Наместник
как вскочил с постели, так, подбежавши к нему, схватил его  за  плечи  и
воскликнул:
   - Письма есть?