были?
   - Нет, мой сударь, только есть вот ужасно хочется.
   Редзян вышел,  а  наместник,  оставшись  в  одиночестве,  снова  стал
перечитывать письмо Елены и к устам  прижимать  эти  буковки,  куда  как
менее совершенные, чем рука, начертавшая их. Уверенность  утвердилась  в
сердце его, и думал он так: "Дороги подсохнут скоро,  послал  бы  только
бог погоду. Курцевичи же, узнав, что  Богун  голяк,  уж  точно  меня  не
обманут. Разлоги я им  прощу,  да  еще  и  своего  прибавлю,  только  бы
звездочку мою ясную заполучить..."
   И,  принарядившись,  со  светлым  лицом,  с   грудью,   переполненной
счастьем, пошел он в часовню, чтобы первым делом господа за добрую весть
смиренно возблагодарить.

Глава VI

   По всей Украйне и по Заднепровью словно бы что  зашумело,  словно  бы
предвестья близкой бури дали о себе знать; какие-то слухи странные стали
катиться от селения к селению, от  хутора  к  хутору,  словно  растение,
которое осенью ветер по степи гонит и которое  в  народе  перекати-полем
зовется. В городах шептались о некоей великой войне,  правда,  никто  не
знал, кто и с кем собирается воевать. Но  безусловно  что-то  назревало.
Лица стали тревожными. Пахарь с плугом неохотно  выходил  в  поле,  хотя
весна настала ранняя, тихая, теплая  и  над  степью  уже  давно  звенели
жаворонки. По вечерам  жители  селений  собирались  толпами  на  больших
дорогах и вполголоса  переговаривались  о  страшном  и  непостижимом.  У
слепцов, бродивших с лирами и песней, выспрашивали новости. Некоторым по
ночам мерещились некие отсветы в небе или мнилось,  что  месяц,  красней
обычного, встает  из-за  лесов.  Предсказывались  бедствия  либо  смерть
короля - и все было тем более удивительно, что к  землям  этим,  издавна
свыкшимся  с  тревогами,  битвами,   набегами,   страху   нелегко   было
подступиться; видно, какие-то особо  зловещие  вихри  стали  носиться  в
воздухе, если тревога сделалась повсеместной.
   Тем большая давила духота и  тяжесть,  что  никто  не  умел  нависшую
угрозу  объяснить.  Однако  среди  недобрых  предвестий  два  безусловно
указывали,  что  и  в  самом  деле  следует  ждать  чего-то  нехорошего.
Во-первых, невиданное множество дедов-лирников появилось по всем городам
и селам, и попадались меж них люди чужие, никому не ведомые, про которых
шептались, что они деды ненастоящие. Слоняясь повсюду,  они  таинственно
сулили, что день суда и гнева божьего близок. Во-вторых,  низовые  стали
мертвецки пить.
   Второе предвестие было куда как зловеще. Сечь,  стиснутая  в  слишком
тесных границах, не могла прокормить всех  своих  людей;  походы  бывали
нечасто, так что степью казак прожить не мог; оттого-то в  мирное  время
множество  низовых  ежегодно  и  разбредалось  по   местам   заселенным.
Бессчетно сечевиков было по всей Украине  и  даже  по  всей  Руси.  Одни
нанимались в старостовские отряды, другие шинкарили по  дорогам,  третьи
занимались в городах и  селах  торговлей  и  ремеслом.  Почти  в  каждой
деревне стояла на отшибе хата, в которой жил запорожец. Некоторые заодно
с хатой обзаводились еще женой и хозяйством. И  запорожец  этот,  будучи
человеком битым и тертым,  очень  часто  становился  благословением  для
деревни, в  которой  поселился.  Не  было  лучших  ковалей,  колесников,
кожевников, воскобоев, рыбарей или ловчих. Запорожец все  умел,  за  все
брался - хоть дом ставить, хоть седло шить. Обычно были  это  насельники
неспокойные, ибо жили житьем временным. Тому, кто намеревался с  оружием
в руках взыскать приговор, напасть на  соседа  или  себя  от  возможного
нападения защитить, достаточно было кинуть клич,  и  молодцы  слетались,
точно охочие попировать вороны. Их услугами  пользовалась  и  шляхта,  и
баре, вечно тяжущиеся  друг  с  другом,  но,  если  подобных  оказий  не
подворачивалось, запорожцы  сидели  тихо  по  деревням  и  в  поте  лица
добывали хлеб насущный.
   Продолжалось так иногда год, иногда два, покуда вдруг  не  разносился
слух или о большом каком-нибудь походе,  или  о  походе  кого-нибудь  из
атаманов на татар, на ляхiв, на польских бар в валашской земле, и  тогда
все эти колесники, ковали, кожевники, воскобои  бросали  мирные  занятия
свои и для начала ударялись по всем  украинским  шинкам  в  беспробудное
пьянство.
   Пропивши все, что имели, они начинали пить в долг, не на  те,  що  е,
але на те, що буде. Ожидаемая добыча должна была оплатить гульбу.
   Это поветрие  повторялось  с  таким  постоянством,  что  со  временем
умудренные здешние люди стали говорить: "Эге, шинки трясутся от  низовых
- на Украйне что-то затевается".
   И старосты незамедлительно укрепляли в замках гарнизоны, настороженно
ко всему приглядываясь; вельможи собирали дружины, шляхта отсылала жен и
детей в города.
   И вот по весне той казаки запили, как никогда, без разбору проматывая
все нажитое, причем не в одном повете, не в одном воеводстве, но по всей
Руси, от края и до края.
   Что-то, значит, и  вправду  назревало,  хотя  сами  низовые,  похоже,
понятия не имели, что именно. Стали поговаривать о  Хмельницком,  о  его
побеге на Сечь, о городовых казаках из  Черкасс,  Богуслава,  Корсуня  и
других городов, сбежавших следом за ним; но поговаривали еще и совсем  о
другом. Уже много лет  ходили  слухи  о  большой  войне  с  басурманами,
которую король замышлял, чтобы добрым  молодцам  была  добыча,  но  ляхи
этому противились - так что теперь все слухи перемешались  и  посеяли  в
душах человеческих тревогу и ожидание чего-то неслыханного.
   Встревоженность  эта  проникла  даже  в  лубенские  стены.  На  такое
закрывать глаза не следовало, и,  уж  конечно,  не  сделал  этого  князь
Иеремия. В державе его беспокойство хоть и не переросло в брожение,  ибо
страх всех сдерживал, но спустя какое-то время с Украины стали  доходить
слухи, что кое-где холопы выходят из повиновения шляхте, убивают евреев,
что силою хотят записаться в реестр - с погаными воевать,  и  что  число
беглых на Сечь множится.
   Поэтому князь,  разослав  письма  к  краковскому  правителю,  к  пану
Калиновскому и к Лободе в Переяслав, велел сгонять  стада  из  степей  и
стягивать  войска  со  сторожевых   поселений.   Тем   временем   пришли
утешительные известия. Господин великий гетман сообщил все, что  знал  о
Хмельницком, полагая, однако, невозможным, чтобы  из  этого  дела  смута
какая-нибудь могла возникнуть;  господин  польный  гетман  отписал,  что
"гультяйство, по своему обыкновению, точно рои,  весною  бесится".  Один
лишь старый хорунжий Зацвилиховский прислал ответ,  в  котором  заклинал